Поэтому понятна нервозность, которую проявил в разговоре с шефом гестапо обычно невозмутимый генерал Рихтер. Разгром на базе, а более того тревожные слухи о судьбе высших чинов «люфтваффе», среди которых были знакомые, друзья, покровители генерала, вывели бы из равновесия и более сдержанного человека.
Рихтер понимал, что в создавшейся ситуации нельзя оставаться в положении безгласного. После ссоры с Зихертом он обратился в Берлин и, что удивительно, Берлин поддержал его. Привыкнув тонко улавливать оттенки столичных настроений, Рихтер догадался, что его жалоба попала в точку, — у спесивого гестаповца Зихерта где-то вверху, несомненно, находились недруги. «Вот и пусть расхлебывает!»— злорадно подумал генерал, не в состоянии забыть того оскорбительного хладнокровия, с каким разговаривал с ним Зихерт. Следовало признать, и самолюбивый генерал признавал это в глубине души, что гестаповец лучше владел собой. Его ледяной тон и заставил генерала сорваться. Поэтому-то Рихтер, получив неожиданную поддержку в Берлине, испытал хоть и небольшое, но все же мстительное удовлетворение. Этих господ из гестапо время от времени следует щелкать по носу! А иначе они совсем на голову сядут…
Обезопасив себя таким образом от «грома сверху», генерал Рихтер рьяно принялся за восстановление своего хозяйства.
Разбитая авиабаза оборудовалась заново. Рихтер сам занялся маскировкой аэродрома. Крыши ангаров размалевали под лесопосадки. Отремонтированные взлетно-посадочные полосы покрасили в цвет поля, поперек их изобразили мнимые проселочные дороги. Затем на самом аэродроме были сооружены крыши изб, амбаров и сараев. Самолеты теперь рассредоточивались на большой площади и маскировались сетями и деревьями. Кроме того, верхние плоскости машин красились оливково-зеленым аэролаком: самолет сливался с зеленью полей, лесов и маскировки. Сотни военнопленных, пригнанных из лагеря на Взгорье, спешно рыли котлованы под новые бомбоубежища и другие сооружения.
В довершение всего генерал позвонил Зихерту и потребовал от гестапо усилить внешнюю охрану базы.
В разговоре с ним Зихерт снова показал образец выдержки и самообладания. Он ничем не выразил своего недовольства по поводу неприятных замечаний из Берлина. После этого разговора у генерала остался неприятный осадок. От такого человека, как Зихерт, можно было ожидать ответного удара. Торопиться сводить счеты Зихерт не станет, но уж, уловив удобный момент, возможности не упустит. «А, к черту!»— отогнал он неприятные мысли.
Зихерт слов на ветер не бросал. После разговора с генералом гестапо приняло строгие меры. Появление посторонних в окрестностях базы было запрещено под страхом смерти. Валя сама слышала однажды, как Рихтер назидательно заявил своим офицерам: «Осторожность — мать фарфоровой посуды». Он отдавал должное стараниям своего затаенного недруга, каким считал шефа гестапо. Подчиненные генерала могли убедиться в полной беспристрастности своего командующего.