Он было уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл его.
— В чем дело, Ник? — спросил его спутник. — Кто это?
Однако Лоудер не потрудился нас познакомить.
Вместо этого он выпалил мне:
— Что сделано, то сделано. У меня есть официальное право действовать по своему усмотрению. Я отвечаю за эту лошадь и не обязан отчитываться перед вами.
— Мой брат был против того, чтобы его лошадей кастрировали. И вам это было хорошо известно. Вы нарушили этот запрет, будучи уверенным в том, что он никогда не узнает, потому что он никогда не ходил на скачки.
Он свирепо взглянул на меня, понимая, что, если я подам на него официальную жалобу, у него возникнет масса неприятностей, и я почти не сомневался в его опасениях, что, будучи душеприказчиком своего брата, я, вероятнее всего, так и поступлю. Даже если бы я просто рассказал кому-нибудь об этом, это могло бы повредить ему: спортивная пресса только и ждала подобных пикантностей, чтобы повеселить своих читателей, и владельцы всех маститых жеребцов его конюшни испугались бы, что то же самое может произойти и с их питомцами без их ведома и согласия.
Мне казалось, он все это понял в тот момент, когда я сказал ему по телефону, что Дазн Роузез перейдет по наследству мне. Он знал, что, стоит мне увидеть лошадь, я сразу же пойму, в чем дело. Немудрено, что его голос лишился низких частот.
— Гревил ни черта не понимал, — раздраженно сказал он. — Лошадь стала выступать гораздо лучше после кастрации.
— Верно, — согласился я, — но дело не в этом.
— Ладно. Сколько вы хотите? — бесцеремонно спросил он.
Тут настал мой черед беззвучно открыть рот.
— Дело не в деньгах, — растерянно промямлил я.
— Только в них, — заявил он. — Назовите сумму и не смейте мне больше мешать.
Я взглянул на его спутника, который, не проявляя никакого интереса, безучастно наблюдал за всем этим, но при случае мог бы рассказать о нашем разговоре, и лишь сказал:
— Обсудим это в другой раз, хорошо? После этого я быстро удалился, не выказывая враждебности.
— Что все это значит, Ник? — услышал я за спиной.
— Ерунда, Ролло, — последовал ответ Лоудера. — Ничего страшного.
И когда несколько секунд спустя я оглянулся, то увидел, как они оба направились к стойлу, куда вслед за ними повели и Дазн Роузез.
Несмотря на нескрываемую злобу Николаев Лоудера, а может быть, как раз и из-за нее, меня эта сцена скорее развлекла. Сам бы я кастрировал этого жеребца еще за несколько месяцев до того, как это сделал он от чувства невыносимого разочарования и безысходности: Гревил глупо упрямился на этот счет из-за неуместной жалости и некомпетентности в этом вопросе. Я надеялся мирно уладить наш конфликт с Лоудером в тот же вечер по телефону, независимо от исхода состязаний, поскольку мне вовсе не хотелось наживать себе врагов из-за такой ерунды. «Стоит вспомнить о причинах войн, — с кривой усмешкой подумал я. — Истории известны и более глупые поводы, служившие развязыванию кровавых войн, чем кастрация породистого жеребца».