29 июня Уильямсон отправился в Дублин, чтобы вручить повестку в суд Эмме Моуди, а две недели спустя — в графство Глостершир, где в городке Олдбери жила Луиза Лонг, в девичестве Хэзерхилл, еще одна соученица Констанс, с которой Уичер встречался в 1860 году. Ей тоже следовало явиться в суд.
Преподобный Вагнер, не дождавшись слов благодарности за содействие в раскрытии убийства, оказался в положении козла отпущения для прессы и широкой публики. В газетах, в палате общин, в палате лордов с него просто шкуру живьем сдирали (лорд Эвери заявил, что «скандальное поведение» Вагнера свидетельствует о том, насколько «прогнила» вся англиканская церковь). Выступив в роли исповедника Констанс, Вагнер поверг многих в гнев и смятение. В Брайтоне люди срывали со стен собора Святого Павла, где он служил, объявления о проповедях, оскорбляли его на улицах, швыряли разные предметы в окна пансиона Святой Марии. В номере «Стандард» от 6 мая безымянный корреспондент интересовался судьбой тысячи фунтов, полученных Констанс по наследству в день совершеннолетия. Адвокат Вагнера сообщил, что восемьсот фунтов Констанс хотела передать пансиону, но каноник этому воспротивился. Вечером, накануне поездки на Бау-стрит, она положила деньги в ящик для пожертвований там же, в пансионе. На следующий день Вагнер обнаружил их и поставил в известность об этом министра внутренних дел. Все это подтвердил Роуленд Родуэй, сообщивший газетчикам, что Вагнер передал деньги Сэмюелу Кенту, дабы тот распорядился ими от имени дочери.
Дело об убийстве в доме на Роуд-Хилл породило крупнейший религиозный конфликт столетия, в котором столкнулись два направления англиканской церкви — Высокое и Низкое. Преподобный Джеймс Дэвис утверждает в своей брошюре, что признание Констанс Кент говорит в пользу монашества англокатолической церкви и ее институтов. Именно пансион Святой Марии, рассуждает он, подтолкнул девушку к признанию: «Царящая в нем праведная жизнь и строгая дисциплина, а также сама атмосфера святой обители пролили свет на душу, смягчили сердце и подготовили к столь важному шагу. А когда сердце смягчается, оно должно раскрыться». Несколько эротические тона, избранные Дэвисом для описания примирения девушки с Богом, напоминают скорее об экстатических восторгах католических монашенок, о неделе благочестивой строгости протестантизма, воплощением которого автор пытается представить свою героиню.
В ответ священник конгрегационалистской церкви Эдвин Пакстон Худ обнародовал брошюру, в которой критически рассматривается деятельность новоявленных «религиозных семей». В их лоно молодая женщина может «предать себя» без согласия своих родных — таким образом, церковь способна подорвать авторитет викторианского дома. Пакстон Худ выразил свое неудовольствие тем, что вокруг Констанс Кент создается некий романтический ореол: «Ничего такого из ряда вон выходящего в ней, в ее деянии и в пятилетнем молчании или в сделанном признании нет, разве что действовала она очень жестоко, беспощадно и бездушно. И вряд ли что в ней за эти пять лет изменилось. Признание ничуть ее не возвышает, и мы совершенно не склонны воспринимать ее ни как образец кающейся грешницы, ни — а такие попытки предпринимаются — как героиню. Это просто чрезвычайно безнравственная, порочная молодая женщина».