А свободно-неподкупные правозвестники восхищаемого как раз и бросаются сами в "брань" опровержения символов православия. И как-то так просто, само собой, у них получается, что непрогрешимимыми агнцами остаются один, что ни на есть католики, "под влиянием православных авторов", перешедших "к священству в римской Церкви", а потому по восхищению Лу Буйе можно судит, что "тихое богослужение" этого католика приводит к поиску "законов в беззаконье": "Я читал и пытался претворять в жизнь весьма назидительные советы, содержащиеся в книге “Духовная брань” св. Никодима Святогорца. Благочестивый русский монах порекомендовал мне ее на Афоне, говоря, что эта книга даст мне возможность окончательно понять тайны восточного благочестия, которые останутся навсегда сокрытыми от латинян. С тех пор стало всем известно, что эта книга — почти буквальная репродукция “Духовной Брани” Лоренцо Скуполи, не только латинянина, но даже иезуита, пользовавшегося большой популярностью в посттридентскую эпоху. Я знаю, что св. Никодим добавил к своему переводу несколько прекрасных страниц о молитве Иисусовой, но они так легко сливаются с остальным, что это лишний раз подтверждает справедливость моих заключений. В более общем плане утверждают (такова тема прекрасной книги Н. Арсеньева о православии), что культ Воскресения Христова занимает на Востоке то место, которое отводится на Западе культу Креста или, говоря точнее, поклонение Кресту на Востоке происходит только к свете Воскресения Христова. Если это в какой-то мере, верно, то, что означают символы, которыми украшена мантия восточных схимников и почему почитание уничиженного Христя считается типично русским?
Утверждают еще, что Запад рано потерял первохристианское понимание монашества, сохранившееся только в православии. В таком случае я хотел бы знать, почему афонские монахи приносят в ясно выраженной форме обеты бедности, послушания и чистоты, тогда как это является сущностью монашества согласно св. Августину и особенно св. Фоме Аквинату".
А дальше ни тихого созерцания, ни глубокого благоговения, ни молитв благодарности в своей очевидности, но не просто самостоятельная борьба за истину, а борьба в своем восхищении против истины, против служения божественному делу совместного познания сестер-Церквей, о которых толкуют пастыри, упоминая о Христианском Единстве и давая наставления молодежи: "..я не представляю себе, как можно дать определение католичеству, которое не было бы одновременно определением православия и наоборот.
Утверждаю это, невзирая на то, что иногда говорят о Папе и о “соборности”, на препирательства об “эпиклезисе” и “Филиокве” и т.д., ибо я уверен, что противопоставления такого рода существуют только в декадентном богословии, представители которого не только не понимают больше других, но не знают достаточно хорошо свою собственную традицию. Кардинал Сири говорил недавно, что “коллегиальность” епископства и всего строя Церкви как до, так и после I Ватиканского собора, является неотъемлемым принципом традиции католической Церкви (см. мнение по этому вопросу В. С. Соловьева). Есть ли это слишком смелое утверждение, объясняющееся созывом Собора экуменической направленности? Отнюдь нет. Один из самых авторитетных членов Сант Оффичио говорил мне то же самое в непосредственной форме еще за два года до избрания папы Иоанна XXIII. Единение православия и католичества, несомненно, существует под покрывалом, сотканным из недоразумений и незнания друг друга. Оно проявится полностью, когда и те и другие перестанут стремиться быть правыми во что бы то ни стало и быть заранее уверенными, что другие находятся в заблуждении; лишь при одном условии, что и те и другие также перестанут именовать противоречивыми точки зрения, на самом деле только различные и взаимодополняющие. Оптимист, видящий наполовину полный стакан в наполовину пустом стакане пессимиста, должен пройти больший путь, чтобы примириться с ним, чем католик, чтобы признать себя православным или православный католиком.