Изведав всю тяжесть подачки людской…
— Тьфу! Тьфу! Тьфу! Пять типунов тебе на язык и вдвое под язык, не пророчь, — замахали на Невесту подруги, — с чего ты взяла, что у нашей Тайночки будет тяжелое детство? У нее любящий отец, столько теток, бабушка, дедушка, все родство налицо.
— Но раз у нее мачеха!
— Ах, вздор. Лулу — мачеха, но, кроме того, и мать будет. Мы Земфиру выберем — она самая серьезная и тихая, — предлагает Хризантема.
— Да, да. Выберем Мари в матери Тайны, — в забывчивости кричит Маша Лихачева.
В тот же миг распахивается дверь из коридора.
— У-р-р-а-а, mesdames! Победа! Победа! Бисмарк согласен, Тайна принята! — врываясь во главе вернувшейся депутации, кричит Ника Баян.
— Взята, взята Бисмарком Тайна! — вторят ей Шарадзе и Алеко.
— Только, чур, mesdames, полнейшее молчание. Тайна должна оставаться тайной и…
— Что такое здесь за сборище? Кто вам позволил шуметь среди ночи? — и сухая, костлявая фигура Скифки, облаченная в капот, появляется на пороге умывальной.
Дружное "ах!" вырывается из трех десятков грудей. Пойманы с поличным. О спасении нельзя и думать. Отступление отрезано, да и не послужит оно ни к чему. Острые маленькие глазки «дамы» проворно обегают смущенные лица.
— Баян, Чернова, Дуярова и даже Веселовская! О, я никогда не ожидала от тебя, Мани Веселовской! Где вы были? Почему вы одеты? Молчите? Ага! Заговор? Бунт? Скандал? Завтра же будет все известно ее высокопревосходительству. А теперь все спать, а вы четверо стоять у моих дверей, пока не приду. Марш! И всему классу по одному баллу за поведение долой!
— Господи, помяни царя Давида и всю кротость его, — перепуганная не на шутку, шепчет Камилавка.
— Малиновская, без уродства и шутовства! Марш! Молчать!
Наказанные покорно проходят к дверям скифкиного жилища и становятся там "на часы". Ненаказанные смиренно укладываются по постелям. Через пять минут, когда Скифка исчезает за дверью, они наблюдают в полутьме, как «часовые»: Алеко Чернова с Никой жонглируют сдернутыми с себя пелеринками и манжами, свернутыми в виде мячиков, состязаясь в ловкости. И ни тени огорчения не заметно на их лицах.
* * *
Нижний лазаретный коридор постоянно освещен электрическими лампочками. Он помещается направо от швейцарской, и ведет в него большая стеклянная дверь. Между этою дверью и церковною «парадной» лестницей находится летний выход в сад (зимний — через столовую на веранду), ведущий через куполообразную комнату, называемую «мертвецкой». В этой комнате, действительно, ставят гробы с умершими воспитанницами, классными дамами и институтской прислугой, а самую комнату украшают тропическими растениями и цветами. Но это только в редких случаях, когда стены учебного заведения посещает жестокая, непрошеная гостья — смерть. В обычное же зимнее время круглая со стеклянною дверью «мертвецкая» закрыта на ключ. В ней хранятся летние игры: казенный лаун-теннис и крокет, а также снятые на зиму качели и лямки от гигантских шагов. Около «мертвецкой» находится небольшое окошечко, выходящее на нижнюю площадку лестницы. Здесь — комнатка Бисмарка, или институтского сторожа Ефима. Вход в нее устроен под лестницей. Комнатка имеет всего четыре аршина в ширину и три в длину. Она полусветлая и очень низенькая, но подкупающая чистота, господствующая в этом более чем скромном жилище, заставляет забывать о его незначительности. За ситцевой занавеской стоит постель, накрытая дешевеньким пикейным одеялом, в глубине — сундук; у правой стены — стол и два стула. В переднем углу — божница. Несколько небольших образов заключены в раму; перед ними горит неугасимая лампада. За киотом заткнуты пучок прошлогодних верб и восковая свеча от Двенадцати Евангелий. В углу стоит невысокий шкапчик-поставец, в нем лежат книги и газеты. Особенно много там газет, сложенных аккуратнейшим образом вчетверо, лист к листу. Но есть и книги, преимущественно божественного и исторического содержания: русская отечественная история, поэма в стихах "Дмитрий Донской", несколько разрозненных номеров старых журналов, жития преподобного Антония Печерского, Сергия Радонежского, великомученицы Екатерины и другие.