Море звуков и море огней.
Их цветною каймой, как гирляндой, обвит
Пруд, и спит, и как будто не спит…
Все дальше и дальше уводит за собою слушателей в далекий и чуждый мир Средневековья бледная голубоглазая Наташа:
Сбросить прочь бы скорей этот пышный наряд,
Потушить бы огни, и одной,
Без докучливой свиты, уйти в этот сад,
Убежать в этот сумрак ночной…
Наташа едва успевает закончить чтение под бурные взрывы аплодисментов.
Не меньший успех выпадает на долю и второй декламаторши, Мари Веселовской. Несравненное тургеневское стихотворение в прозе: "Как хороши, как свежи были розы" производит огромное впечатление на слушателей. Сама чтица, со скромно причесанной гладкой головкой, увенчанной тяжелой короной черных кос, серьезным вдумчивым лицом и большими, честными, открытыми глазами привлекает к себе невольные симпатии. Ей аплодируют не меньше, нежели Наташе.
— Прекрасно! Прекрасно! С удовольствием слушаю, — говорит почетный попечитель, склоняясь в сторону кресла начальницы.
— Они очень милы, — с довольной улыбкой отвечает Марья Алексеевна, но в то же время волнуется. Сейчас на афише последуют «неспокойные» номера программы: цыганские романсы и пляска-фантазия а-la знаменитая танцовщица-босоножка Айседора Дункан. Правда, сама Maman тщательно выбрала репертуар песен и приказала Нике танцевать в обыкновенном платье и обуви, а не в костюме балерины, т. е. коротенькой тунике и трико. Все-таки начальница несколько смущена предстоящим исполнением.
Вот на эстраде в пестром наряде цыганки, задрапированная, как тогой, красным платком, в яркой юбке и кофте, с гитарой, перекинутой на алой ленте через плечо, появляется Шура Чернова. Ее смуглое лицо подернуто румянцем. Яркие черные глаза так и сыплют искрами из-под густо сросшихся бровей. Уверенно, без малейшего смущения, садится она на стул и берет первые аккорды.
Струны жалобно и красиво стонут под ее тонкими, но сильными пальцами, а четкий звонкий, с гортанным отзвуком, голос выводит на цыганский лад слова известной песни:
— Цыганка, настоящая цыганка, — тихим шепотом проносится по рядам гостей.
— Ей бы мальчишкой-цыганенком одеться, еще больше подошло бы, — говорит Хризантема своей подруге Золотой Рыбке, которая сидит тут же рядом.
— Фи! Это было бы неприлично, — поджимая губки, чуть слышно роняет соседка Сокольской с правой стороны, Лулу Савикова.
— Ну уж ты молчи, пожалуйста, Комильфошка! Тебя послушать — все неприлично выходит: и спать, и есть, и сморкаться, и причесываться, — вступается Золотая Рыбка.
А на эстраде один романс сменяется другим. Шуру замучили повторениями. Публика не устает аплодировать после каждой спетой вещицы.