Будников. С Разумовскими не были знакомы?
Пожамчи. Никогда.
Будников. С Юсуповыми-Эльстонами?
Пожамчи. Да, господи!
Будников. С Воронцовым?
Пожамчи. Нет.
Будников. С Львовым?
Пожамчи. Нет, Владимир Петрович.
Будников. Значит, Воронцов лжет?
Пожамчи. Какой Воронцов?
Будников. Виктор Витальевич.
Пожамчи. А где он?
Будников. Вы с ним были знакомы или нет?
Пожамчи. Нет.
Будников. И не виделись?
Пожамчи. Нет.
Будников. Тогда позвольте спросить: с кем вы провели вечер в Ревеле в кабачке «Золотая крона» восемнадцатого марта этого года?
Пожамчи. Я?
Будников. Вы.
Пожамчи. А я не помню, где проводил вечер восемнадцатого марта в Ревеле…
Будников. Полно врать-то, Пожамчи. Идите в камеру и не удивляйтесь, если встретите в камере кого-нибудь из своих ревельских знакомых.
Пожамчи поднялся со стула и закричал:
— Только с ним не сажайте! Молю! Не могу я на него смотреть, на изверга! Не могу-у-у!
Будников не ждал такой реакции: сказал он про знакомых на всякий случай, ожидая, что Пожамчи начнет вертляво и осторожно интересоваться, кто именно может быть с ним в камере, назовет, возможно, фамилии, к этим фамилиям можно будет позже приглядеться и серьезно подготовиться, основываясь на этой зацепке, к следующему допросу.
— Тогда вот вам ручка и пишите мне все про него, — сказал Будников, заставив себя зевнуть и всем своим видом показать полнейшую свою незаинтересованность, — а я пока распоряжусь, чтобы его перевели в другую камеру…
Через два часа Пожамчи кончил давать показания о Воронцове: и о ключах для сейфа, и о предполагаемом налете, и о том, что белоэмигрантам нужно золото для борьбы с Советами, золото, а не бумаги.
Во время облавы на Гохран и повального обыска всех выходивших из здания служащих у Шелехеса найдено ничего не было. Не дал результатов продолжительный обыск у него дома. Когда чекисты приехали на его дачу, то руководящий обыском Мартирос Арутюнов только присвистнул — дача стояла на участке величиной два гектара. А дома ничего найдено не было, и перекапывать надо было два гектара, не меньше.
— На каком основании я арестован? — спросил Шелехес. — Я заявляю категорический протест и отказываюсь давать показания до тех пор, пока сюда не будут приглашены представители Наркомюста и республиканской прокуратуры.
Несмотря на уличающие показания Газаряна, признание Левицкого в получении от Шелехеса бриллиантов, несмотря на предъявленных к опознанию кукол, отправленные в Ревель мифическому племяннику Огюсту, Шелехес на все вопросы отвечал либо молчанием, либо полным отрицанием своей вины.
Кропотов, умерший в момент ареста от разрыва сердца, был недостающим звеном в обвинении Шелехеса.