Квази поднялась, бормоча, что она все одно и на секунду не верила этой истории для наивняков–недоумков, и в сердцах принялась трясти своей торбой с кастрюлями, обеспечив тем самым вполне уместную музыкальную интермедию.
Салли повела затуманенным взором на Робера и прошелестела:
— Он что, с нами идет?
— На помойку?! Кто, я?! — воскликнул тот, вскакивая на ноги. Я собралась заметить, что с его липкой крысиной головкой там бы ему и место… Он спросил: — А в каком часу ты дальше расскажешь?
— Завтра, не раньше.
— Чего?
— Чего?
— Чего?
— Я вам не обезьянка с шарманкой.
— Что за обезьянка с шарманкой? — втуне вопросила Салли.
— Если как следует поработаете на помойке, там будет видно.
Но как часто бывает, переговоры были прерваны появлением Фредди, чья фигурка карликового Деда Мороза на всех парах неслась к нам, несмотря на короткие ножки. Когда он добрался до верха лестницы, мы увидели, что вся грудь у него залита кровью, но он заорал издалека:
— Доротея, Доротея, он опять… я нашел вторую, такую ж мертвую.
Захваченная собственным рассказом, я позабыла, для чего я его завела. Но тут пришлось сразу все вспомнить, прежде чем я осознала, что и во второй раз осталась жива. Может, я только зря столько слюны перевела.
Сперва я спросила, предупредил ли он полицию, и Фредди глянул на меня, как на полоумную. Он прав. Полиция не обслуживает ни бомжей, ни собак.
Поскольку связного рассказа из него не вытянуть, я стала задавать самые простые вопросы. Случилось еще одно убийство? Кто убит — мужчина или женщина? Мы ее знаем? Бомжиха, как и мы?
Робер отвернулся, снова прижав к уху орущее радио. Фредди жалобно хныкал, икая и всхлипывая вместо ответов.
Я тряхнула его за лацканы, которые тут же оторвались с жутким треском. А я ведь не так уж сильно дернула.
— Ты–то с чего весь в крови, а? Может, ты ее и убил?
— Зачем мне ее убивать? — простонал он.
— Может, ты ее натянуть хотел, а она была против?
Внезапно он перестал плакать и напыжился:
— Каждый вправе искать человеческого тепла, верно? И потом, у нас вроде свиданка была, ну и вот…
Ну и вот — поиски человеческого тепла завели его с полчаса назад под своды хорошо нам всем знакомого самодельного шалаша, что на улице Габриэль, на небольшом пустыре, по недоразумению забытом земельными спекулянтами. Это было жилище Жозетты, которая одно время работала официанткой в ресторане на площади Тертр, но из–за склонности выпивать с клиентами сначала потеряла мужа, а потом и детей, лишившись родительских прав. Такое горе можно залить только еще большим количеством алкоголя, и как гласит предание, она опустилась с невиданной в квартале скоростью. Но в конце концов, опуститься — еще не значит умереть, и каждый имеет право на жизнь наравне со всеми прочими, пусть даже это единственное равенство, которое нам остается, а Жозетта была равнее других, потому что много смеялась, приговаривая, что лучше смеяться, чем плакать, хотя от ее смеха иногда просто кишки скручивало.