Гуляя после душного зала по аллеям еще не распустившихся деревьев, Виталий нежно прикоснулся к волосам, широко распущенным по плечам Людмилы, взял руку и прижал к губам. Ее, с голубинкой, глаза остановились с любопытством, как бы просыпаясь, он чувствовал ее всю, каждой волосинкой своего тела, а душа наполнялась опьяняющим туманом.
В уголках ее оживленных глаз он уловил неопределенность, внутреннюю неуверенность и с непреодолимой страстью робко поцеловал ее любимые веки. Затем нежно прикоснулся к губам, прогоняя неуверенность, и они слились поцелуем. Много уходит времени на подготовку такого поцелуя, порой он круто меняет всю жизнь, являясь инструментом сближения для построения великой империи в собственном сознании.
В этот вечер он познакомил ее с Сережей: стряпали и варили пельмени, вместе проверяли выполнение домашнего задания. Это была идиллия семьи после многих лет одиночества, переход к новым условиям жизни. Не осталось ничего, чего надо было бы стесняться или скрывать.
Путь до общежития был незаметен, они легко и просто обо всем говорили, нередко хохот вырывался из свободной груди. У общежития Виталий с гордой радостью сказал: «Хороший у меня сын». «Замечательный», — подтвердила она. И на одном дыхании он произнес: «Будь ему мамой». «Не возражаю», — в тон ему твердо и убедительно ответила Людмила. Мозг это биокомпьютер: что мы видим и осязаем это сознание, а что не видим — подсознание, где и определяется все наше поведение, которое может превратить мечту в реальность или реальность в отвлеченную мечту.
* * *
На следующей неделе проходило цеховое профсоюзное собрание по выполнению коллективного договора, который заключался ежегодно между администрацией и профсоюзом. Это самое демократичное мероприятие, где каждый желающий без подготовки и записи мог высказать критику, недовольство или несогласие в любой адрес, любого начальника и предложить, что считает нужным.
Не ожидал Виталий, что технолог цеха, друг, Эдуард Пруцких, временно исполняющий обязанности начальника, в докладе раздолбает его наряду с другими, не только за имеющиеся грехи, но и за те, которые он может допустить. Не был и морально готов выслушать порой справедливые слова, казалось таких близких людей. Аппаратчица М.П. Варнавских так и сказала: «Зарылся Виталий Сергеевич в своей популярности, много времени уделяет комсомольской работе, наверное задумал идти на повышение». А слесарь Миша Скоков, партийный активист, постоянный выступальщик на всех собраниях, припомнил, как Маркин в слесарке назвал его демагогом и первым нарушителем партийной дисциплины. Но самый большой щипок произвел Володя Фоменко, аппаратчик резки бумаги, с которым их сблизила творческая деятельность по рационализаторской работе. Он обвинил его в надувательстве вознаграждений за совместные рационализаторские предложения. Казалось, потолок красного уголка вжал его в сидение кресла, и последующие выступления: о плохой работе снабженца, нарушениях трудовой дисциплины в механической службе, количестве задержаний на проходной, в медвытрезвителе — Виталий слышал, но мозг не воспринимал. Такая обида, что мысли прыгали и перемежались, забивая одна другую, слова, которые хотел бы сказать, не шли на язык, а в благородной душе появлялась злость. Он понимал, в этом проявлялся характер производственного общения. Это равенство во владении средствами производства и коллективная ответственность, но если не ответить своим товарищам и недругам, то измучается в сомнениях, изжует собственную душу.