— Стейнбеку сложно это понять: он реалист, — заявила она, словно переводчица его мыслей. Хотя в глазах писателя никаких недоумений не наблюдалось.
Позднее ее поразило, что директорша Дворца полчаса рассказывала нам о том, что делается, что происходит в двухэтажном здании:
— Стейнбек не любит, когда рассказывают про то, что ему самому предстоит увидеть.
Войдя в «клуб путешественников», она была ошарашена тем, что можно путешествовать… в комнате.
— Стейнбек предпочитает приключения даже не на земле, где ему тесно, а в океане.
Я пояснил, что в комнате путешествия лишь планируются и организуются. Она пропустила это мимо ушей.
Услышав про литературный кружок, жена пожала своими оголенными и потому весьма «красноречивыми» плечами, которые то и дело выражали ее настроение и были, думаю, минимум на четверть века моложе плечей писателя, сокрытых от нас ковбойской рубашкой:
— Стейнбек не поймет, как это можно сочинять стихи в «кружке»… или в квадрате, или в прямоугольнике.
Она казалась еще и переводчицей-предсказательницей: ей было ведомо не только то, что он думает, но и то, о чем может помыслить. По ее словам, Стейнбек намерен был еще более удивиться, узнав, что «в кружках» можно петь и танцевать:
— Он считает, что для этого нужен простор!
Мне стало обидно за детский хор, побывавший с успехом, кажется, почти на всех континентах, и за танцевальный ансамбль, триумфально проплясавший по десяткам цивилизованных стран. Я объяснил, что «кружок» — это в данном случае некое условное обозначение, к геометрии отношения не имеющее. И что вечером они оба увидят, услышат… И убедятся!
Они увидели, услышали — и жена сказала:
— Стейнбек в полном восторге.
Даже ее скепсис вынужден был отступить.
А голова его и мудрый собачий взгляд продолжали тяжело покоиться на отполированной годами палке. Взгляд оживился, пожалуй, только в «живом уголке». Хотя писателя, согласно сообщению его жены, шокировало слово «уголок», относящееся к погруженному в зелень пространству, где вольно насвистывали, летали и бегали, прыгали и ползали разноперые, разноцветные, разноголосые «представители животного мира», как выразился экскурсовод.
— Джон Стейнбек любит животных? — традиционно поинтересовался экскурсовод.
— Больше всех он любит своего сына. А сын больше всего любит животных! — уже от самой себя оповестила жена.
И тут, помню, писатель оторвался от палки и с внезапной заинтересованностью спросил меня:
— У вас есть какая-нибудь «обобщающая» строка о любви? Такая должна быть у каждого писателя.
Почему-то этот вопрос возник в живом уголке. Слово «обобщающая» Стейнбек тоном своим заключил в кавычки.