Итак, теперь я мог правильно понять причину отсутствия у меня памяти. Будучи Двойником Мененхетета Второго, таким же храбрым и никчемным, как он сам, я все равно не мог помнить о нем более того, что было необходимо для придания его чертам должного выражения. Двойник, как зеркало, не имеет памяти. Я мог лишь думать о нем как о друге, самом близком своем друге! Что ж удивляться тому, что мне хотелось лечь рядом с коконом его мумии.
И все же, притом что в моих воспоминаниях чувств было не больше, чем в длинном шраме на коже, я тем не менее был самим собой.
Мое лицо все еще могло вызывать у других разнообразные приятные чувства. Был ли я когда-либо любовником Хатфертити? Откуда я мог знать? Но подобные мысли о собственной матери отнюдь не смущали меня — едва ли у зеркала могла быть мать. Да и что мешало мне предположить, что я — самая холодная часть сердца Мени? И все же, стоя среди беспорядка его — моей — гробницы, я знал, что эти бессердечные мысли уравновешивает ярость, которую будила во мне Хатфертити. В этот момент я мог бы убить ее. Ибо скоро мне предстояло покинуть это место, вскоре, если я осмелюсь, мне придется отправиться в путь, ведущий через Западную пустыню в Дуат, Царство Мертвых, — действительно ли оно такое, каким его описывали жрецы, с чудовищами и кипящими озерами? Как я смогу выдержать предстоящие мне испытания, если не помню своих дел и потому вряд ли смогу отчитаться за них? Страх смерти охватил меня в первый раз, настоящий страх — я понял, что моей жизни может прийти конец. Умереть в Царстве Мертвых, погибнуть со своим Ка — означало умереть навсегда. Вторая смерть была и последней. О, в каком отчаянном положении я оказался. Какая несправедливость! Хатфертити сделала так мало для моей гробницы!
Ярость душила меня. Гнев был слишком сильным чувством для нежных легких Ка. Ка отличался слабым дыханием. Именно поэтому на стене усыпальницы должно было рисовать парус — чтобы он мог помочь дыханию Ка вернуться. Однако здесь, на этих стенах, не было рисунка, изображающего парус. Задыхаясь от негодования, я тем не менее попытался представить себе его образ, и мне удалось вызвать легкий ветерок, тронувший волоски в моем носу — разве мог я быть мертвым, если они были столь чувствительными? Но стоило мне вдохнуть этот чистый воздух, сильный приступ страха, равный моей ярости, вновь охватил меня. Еще бы, недосмотры Хатфертити дорого обойдутся мне. Где рисунок, изображающий меня стоящим у воды? Что я буду пить? Как предзнаменование в глубине моего горла возникло саднящее ощущение сухого пятна, словно ошпаренного кипятком.