Война приближалась ко всем границам. Охваченные страхом правительства делали отчаянные попытки остановить ее. Но все оказалось напрасным. На границах агенты, заметя кавалерийский патруль, доносили, что видят крупные перемещения войск, раздувая военный психоз. Генеральные штабы громко требовали сигнала к выступлению, стремясь опередить своих противников хотя бы на час. Придя в ужас при виде открывшейся бездны, государственные деятели, на которых лежала главная ответственность за судьбу своих стран, попытались отступить назад, но военные планы безжалостно толкали их все дальше вперед.
В субботу 1 августа в полдень срок ультиматума России, на который она так и не дала ответа, истек. Через час германскому послу в Петербурге была направлена телеграмма, в которой содержались инструкции об объявлении России войны в тот же день в 5 часов вечера. В 5 часов кайзер издал декрет о всеобщей мобилизации. Некоторые предварительные мероприятия были уже проведены накануне, после объявления «угрожающего положения»[57]. В 5.30 канцлер Бетман-Хольвег, читая на ходу какой-то документ, в сопровождении министра иностранных дел Ягова поспешно спустился по ступеням министерства иностранных дел, взял обыкновенное такси и умчался во дворец. Вскоре после этого генерала фон Мольтке, мрачного начальника генерального штаба, ехавшего с приказом о мобилизации, подписанным кайзером, догнал на автомобиле курьер и передал срочную просьбу вернуться во дворец. Там Мольтке услышал последнее, отчаянное предложение кайзера, вызвавшее слезы у Мольтке, которое могло бы изменить историю двадцатого века.
Теперь, когда наступил решающий момент, кайзера обуял страх потерять Восточную Пруссию, несмотря на шестинедельный запас времени, остававшийся у него, по мнению генерального штаба, до полной мобилизации русских. «Я ненавижу славян», — признался он одному австрийскому офицеру. «Я знаю, что это грешно. Но я не могу не ненавидеть их». Он радовался сообщениям о забастовках и беспорядках в Петербурге, напоминавших 1905 год, о толпах, разбивавших окна домов, «об ожесточенных стычках между революционерами и полицией». Престарелый посол граф Пурталес, который провел семь лет в России, пришел к выводу и постоянно заверял свое правительство в том, что эта страна не вступит в войну из-за страха революции. Капитан фон Эгеллинг, немецкий военный атташе, после объявления Россией мобилизации сообщал, что она «планирует не решительное наступление, а постепенное отступление, как в 1812 году». Эти мнения явились своеобразным рекордом ошибок германской дипломатии. Они утешили кайзера, составившего 31 июля послание для «ориентировки» своего штаба, в котором он с радостью извещал о том, что, по свидетельствам его дипломатов, в русской армии и при дворе царило «настроение больного кота».