Казалось, наша швейцарская форма дисциплинировала нас. Ежедневный приказ в Мальваглии или Цицерсе очерчивал наш горизонт. Все указатели были сняты, чтобы враг заблудился или просто-напросто не имел возможности узнать, как ему отсюда добраться до Эрленбаха или Кюснахта. Чтобы враг, если даже он на своих танках подъедет к киоску, не смог бы купить там географическую карту, были изъяты из продажи и карты. А люди тут же замолкали, едва слышали вопрос не на нашем диалекте. Однажды, уже дипломантом, я поехал в Майлен поглядеть на архитектурное решение центра деревни и сделать несколько набросков. Едва я начал работу, из своей лавки вышел мясник поглядеть, чем это я занимаюсь. Предъявив свое удостоверение, я успокоил его, объяснив, что не работаю на врага. Вот так каждый стоял на страже.
Как-то раз во время отпуска, поздним вечером (после ужина), я попал на виллу в Цюрихе-Рисбахе; один профессор немецкой литературы по-дружески взял меня с собой не в качестве рядового, а как подающего надежды молодого швейцарского писателя. И вот я оказался в обществе промышленников и знатоков искусства, все они швейцарцы, есть среди них и офицеры в штатском. Присутствовал здесь и один из архитекторов, авторов той Швейцарской национальной выставки, за проект которой он получил звание почетного доктора Цюрихского университета; по-моему, он был такой же наивный, как и я. О чем они говорили? Не о Гитлере, это я точно помню. Среди картин на стенах была живопись, которую Герман Геринг оценивал как "вырождающееся искусство", а потом продавал; мне ничего особенно не бросилось в глаза. Огромная вилла в огромном парке, который я по случайности знал с другой стороны ограды, поскольку каждый день проезжал мимо него на велосипеде по дороге на работу. Хозяин дома, доктор Франц Майр, был известен как знаток искусства и пользовался авторитетом в художественных кругах нашего города. О чем мы говорили? Я помню сигары, но не помню ни одного разговора... Там (в то время я этого знать не мог) 28.9.1940 состоялась беседа федерального советника Веттера с командиром корпуса генералом Ульрихом Вилле *, речь же шла о том, чтобы швейцарская пресса отказалась от критики национал-социализма. Точного протокола этой беседы историк (профессор Эдгар Бонжур *) для нас не сохранил. Генерал Ульрих Вилле, благодаря семейным связям с немецким вермахтом лучше всех осведомленный о положении дел, вынужден был согласиться с таким предложением. Хозяин дома со своей стороны принадлежал к числу подписавших "Заявление двухсот", которые тогда, в 1940 году, пользуясь авторитетом своих имен и фирм, стремились к унификации швейцарской прессы, то есть присоединению ее к идеологии третьего рейха; точный текст этого фашистско-патриотического заявления заставляет предполагать, что эти круги совсем неплохо чувствовали бы себя под властью нацистов... Но я, как уже говорил, помню только сам вечер, далекий от политики, непринужденную обстановку, полное согласие высокообразованных гостей - все, в сущности, то же самое, что я встречаю и сегодня, если попадаю в общество финансистов и промышленников, коллекционирующих произведения искусства.