А улица уже наполнилась треском мотоциклов. Один из прибывших полицейских грубо подтолкнул прикладом автомата окаменевшую от горя женщину:
— Домой! Домой отправляйтесь.
— Не трогай, — потребовал рослый латыш. — Горе у нее, видишь?
Увесистый булыжник, пущенный кем-то, угодил в полицейского, и тот осел на мостовую.
Замелькали дубинки. Толпа откатилась к бульвару.
Соколов с Марией укрылись в каменной нише старинной стены.
— Страшно люблю детей и спокойно не могу переносить чужое горе, — помолчав, сказал Соколов.
— Я так много видела за годы войны, что всех ужасов мне хватит на десятилетия. Сначала переживала. По ночам донимали кошмарные сны. Сейчас чувства притупились. Может быть, у ребенка такая судьба?
— Нет! У этой судьбы есть имя — бесчеловечность!
— Но война!
— Воюют взрослые и воюют на переднем крае…
— Посидим на бульваре. Помолчим вдвоем. Я люблю молчать, когда тяжело.
Марии хотелось продолжать прерванный разговор.
— Нет, Мария, Левченко заждался нас, наверно. Вернемся в кафе.
За столиком, в дальнем углу зала, сиротливо маячила сгорбленная фигура Левченко. Он сидел, подперев ладонью отяжелевшую голову.
На тарелке перед ним лежал надкушенный бутерброд с сыром. Стояла наполовину налитая водкой стопка.
— Сарычев! Друг! — возликовал он, и костлявые плечи встопорщились под серым помятым пиджаком. — Ты вот с Марией гуляешь, а моя незнакомка ушла, с другим ушла! Так-то оно бывает. Никому нельзя верить…
— Выпьем вина? — предложил Соколов.
— За компанию? — спросила Мария лукаво. — Я согласна.
— Вино и за компанию не буду, — изрек Левченко, наливая водку. — Из всех жидкостей я предпочитаю одну. Ваше, нет лучше за мое здоровье!
Широко распахнув зеркальные двери, вошли два матроса в клеенчатых куртках с откидными капюшонами, рослый белокурый латыш и девушка с модно завитыми волосами и ярко накрашенными губами. Один из матросов нарочито громко спросил у метрдотеля:
— Любезный, свободные места имеются? Столик бы на четверых…
Они уселись возле окна, прикрытого сборчатой шторой. Неожиданно к Левченко подошла спутница моряков и, нимало не смущаясь, уселась к нему на колени.
— Здравствуй, котик, — певуче протянула она, обнимая “кавалера” за шею. — Поцелуй меня…
Левченко ошалело посмотрел на Соколова, перевел взгляд на Марию, залпом осушил стопку и, икнув, проговорил:
— Пардон, мадам! Мы где-то встречались с вами? — и вновь икнул.
— С нашими гулять, — пророкотал сзади густой бас. — Не позволю!
Левченко втянул голову в плечи и прикрыл на всякий случай затылок руками.
— Ты, хмырь, не опасайся, сейчас не трону, — продолжал обладатель мощного баса. — Но заруби на носу, что Сергей Батов тебя предупредил. С его девушками гулять никто не смеет. Если будешь крутить с ней тайком, то любой малец разыщет меня на портовой набережной и доложит. Понял? — он покрутил перед носом Левченко увесистым кулаком и прикрикнул на женщину: — Пошли! Живо!