Сориентировавшись, они вновь двинулись на север. Густой ельник перемежался с частым ольховником. Иногда среди болотных топей попадались небольшие возвышенности, покрытые редким и чистым сосняком. В таких местах устраивали привалы. Николай по старой привычке охотника и пехотинца ложился на спину; закидывал руки за голову и, взгромоздив ноги повыше — на пень или ствол дерева, — отдыхал.
Токареву страшно хотелось курить. Он бродил поблизости, собирая сухие листья, траву, мох — все, что могло тлеть и дымить. Заготовив сырье, делал в земле углубление, укладывал в него “урожай”, пристраивал в виде мундштука камышинку и брался за спички.
— Закурим? — каждый раз подначивал он Николая. Лицо его при этом было счастливым. — Букет по моему особому рецепту составлен. Вернемся домой, непременно возьму патент на изобретение. Заметь, на изобретение неведомого миру душистого табака и подарю его ленинградской фабрике имени Урицкого!
Индейцы с меньшим благоговением разжигали огонь священного костра, чем Токарев трубку. С почтительностью подносил он бесцветный на солнце язычок пламени к трубке. Следовала затяжка и… сыпались невероятные проклятия, раздавался коклюшный кашель. Трубка и табак, окрещенные общим именем “Слезы Везувия”, не оправдывали светлых надежд изобретателя.
Километр за километром Токарев и Полянский двигались по зыбким трясинам, щетинистым перелескам горбатых островков, что, словно спины китов, возвышались среди болот. Упорно разыскивали какой-нибудь партизанский отряд. Майор Соколов перед отъездом в диверсионную школу говорил, что в этом районе действует партизанский отряд Лузина. Дни проходили, а желанной встречи не было. Николай молчал, а Михаил высказывал вслух самые мрачные предположения:
— Не перепутал ты районы? Может быть, партизан и нет здесь вовсе?
— Здесь они действуют.
— Кто тебе говорил, что здесь?
— Тот, кто знает. Человек один.
— Пленный?
— Для таких людей, как тот человек, плена не бывает.
— Ну, коли так…
И опять лесное безмолвие и болотная жижа под ногами.
Двое суток пробирались глухоманью, обходили стороной деревни и хутора. Питались ягодами, грибами, древесной корой. От голода поташнивало. Николай решительно заявил, что надо зайти в первую попавшуюся на пути деревушку: “не помирать же с голодухи”. Вскоре наткнулись на небольшой, наполовину выжженный немцами хутор, и, дождавшись темноты, подкрались к ветхой скособоченной избе. Михаил постучал в раму, долго убеждал напуганную женщину, чтобы она открыла дверь, и в конце концов добился своего.
Избяное тепло подействовало на них, как хмель. Сытость тоже пьянила. Им захотелось спать. Так прямо растянуться на чисто выскобленном полу и заснуть, ни о чем не заботясь, но кто знает, как и чем встретит их утро. Наскоро перекусив, они обменяли одежду. Токарев надежно припрятал документы, ордена. И снова вперед, в обход шоссе. Неширокую быструю речку преодолели вброд, подползли к мосту и у самого леса нарвались на патруль: пять автоматных стволов в упор.