Наконец на ней осталась только цепочка с жемчужиной; окоченевшая, покрытая гусиной кожей, она повернулась, и мои все еще поднятые ладони скользнули по ее соскам, волосам между бедрами. Она отошла, пружины кровати скрипнули; я, не тратя времени, скинула с себя остатки одежды и тоже прыгнула в кровать, где дрожала от холода Китти. Здесь мы поцеловались уже без спешки, но зато с удвоенной страстью; озноб наконец отступил, но дрожь не унялась.
Однако, когда ее нагие руки и ноги начали сплетаться с моими, я вдруг оробела, смутилась. И отодвинулась.
— Мне в самом деле можно… к тебе прикоснуться? — шепнула я.
Она снова нервно усмехнулась и откинула голову на подушку.
— О Нэн, — сказала она, — если ты этого не сделаешь, я просто умру!
Неуверенно подняв руку, я погрузила пальцы в волосы Китти. Я трогала ее лицо — лоб, его изгиб, щеку и веснушки на ней, губу, подбородок, горло, ключицу, плечо… Здесь я, вновь оробев, задержалась, но Китти (ее лицо по-прежнему было откинуто назад и веки плотно сжаты) взяла меня за запястье и мягко опустила мои пальцы себе на грудь. Пока я ее гладила, Китти со вздохом отвернулась; вскоре она вновь завладела моим запястьем и потянула его ниже.
Здесь было влажно и гладко, словно выстелено бархатом. Прежде я, конечно, никого подобным образом не касалась, разве что — иной раз — самое себя; но теперь я испытывала то же самое, как если бы моя неверная рука гладила не Китти, а себя: в панталонах сделалось влажно и тепло, бедра дергались вместе с бедрами Китти. Скоро я перестала гладить и начала тереть, причем довольно сильно. «О! — едва выдохнула она и повторила: — О!» Она повторила это много раз: быстро, хрипло, с придыханием. Выгнулась, на что кровать отозвалась скрипом. Ее ладони принялись беспорядочно блуждать по моим плечам. Во всем мире, казалось, не существовало иного движения, иного ритма, кроме движения, ритма моего пальца, его влажного кончика у нее между ног.
Наконец Китти втянула в себя воздух и застыла, отбросила мою руку и обессиленно раскинулась на кровати. Я прижала ее к себе, и несколько мгновений мы лежали совершенно недвижно. Я ощущала бешеные биения ее сердца, а когда оно немного успокоилось, Китти шевельнулась, вздохнула и приложила руку к щеке.
— Из-за тебя у меня полились слезы, — пробормотала она.
Я села в постели.
— Не на самом же деле, Китти?
— Да нет же, полились.
У нее вырвался сдавленный смех, похожий на рыдание, а когда я отняла ее пальцы от щеки, они были сырые от слез. Внезапно испугавшись, я сжала ее руку:
— Я сделала тебе больно? Что я сделала не так? Тебе было больно, Китти?