Тут больной, полузамерзший человек затих и закрыл глаза. Так он пролежал, тяжело дыша, несколько минут и вдруг поднял веки. Обвел избу ясным взглядом и пристально посмотрел на меня.
– Дохтур, батюшка, скажите мне по правде – буду ли я жив?
– Бог милостив, Никанор, бог милостив, – сказал я, опуская глаза.
– Нет уж, нет на мне милости божией, не уследил, не уберег барина своего, – горестно шептал старик. – Не приведет господь мне увидеть его. И пешком, и конем, и морем, и лесом – все спешил, спешил… и вот тебе конец – не дошел. – И вдруг зашептал быстро и таинственно: – А вам, дохтур, могу ль довериться? Верный вы человек аль нет?
Тяжелый приступ кашля прервал его вопрос. Никанор в изнеможении закрыл глаза и еле слышно прошептал:
– Поздно теперь выбирать да сомневаться. Будь что будет.
Кожаный мешочек
Старик поманил меня пальцем:
– Тайна есть… Передать надо барину… коли бог его сохранил… вот… Попадете в Москву, так найдите дом Сумбатова… адрес вот здесь. – И он указал рукой на небольшой кожаный мешочек, висевший у него на груди. – Берегите его, здесь все планы… карты…
– Какие карты?
– Как дойти до живой воды, до молодильных яблок… Барин-то черепки все собирал… Все расспрашивал у индейцев.
Я догоню
И вдруг старик стал бредить:
– Джунгли… погоди, погоди, Федор Федорович… Потонем мы с тобой… ты беги… Беги… Не оглядывайся… Я догоню…
Он застонал и открыл глаза.
– Сами снимите мешочек. Спрячьте. Сберегите его… Передайте.
Губы его тихо шевелились, но слов уже нельзя было понять.
Дело не в сказке, а в намеке
На старом погосте в январский яркий солнечный день вся деревня хоронила незнакомого старого прохожего.
После похорон я задержался здесь еще на сутки. Возчики собирались в дорогу. В избу беспрестанно заходил народ. Каждый приходивший спрашивал меня, кто был этот прохожий, откуда и не дал ли какого наказа напоследок.
Я терпеливо вкратце повторял одно и то же: имени не сказал, сам издалека, из чужих стран, и что искал он, как в сказке, то ли живую воду, то ли что другое…
– Сказка – она и есть сказка, – недоверчиво сказал один возчик.
– Как бы не так, – возразил другой. – Да вот из нашей деревни люди уходили по сказке, шли по белу свету, искали белые реки…
– Так ведь не нашли!
– Одни не нашли, другие найдут! Нет, прохожий дело понимал…
– Так ведь нет чудес на земле, – утверждал я.
– Ну, живая вода есть на свете… Бьют где-то ее ключи… Есть она, эта вода…
– Сказки! Сказки! – говорил я и тут же ловил себя на том, что в глубине души я по-детски верю и в живую воду, и в молодильные яблоки.
А сам, держа в руках кожаный мешочек с какой-то неведомой картой, думал: сказка – сказкой, но дело не в ней, а в намеке, который неутомимо живет в каждой сказке. Так, может быть, и в этой карте таится еще неведомый людям намек?