— Неужели это так важно? — спросил я, загрустив.
— Ты даже и представить не можешь насколько, — ответил товарищ А. строго. — Не нами заведено, не нам и отменять! Государственные устои держатся на общественном согласии соблюдать традиции. А тех, кто не хочет соблюдать добровольно, мы, значит, принуждаем…
*
Все произошло так неожиданно, что я не успел расстроиться по-настоящему. Или обрадоваться, разве тут поймешь, потерял я что-то или приобрел! Меня закружило по коридорам и кабинетам, я предался сбору подписей на своем обходном листке.
В первом отделе мне встретили как родного и долго, со знанием дела, инструктировали: пытались вдолбить в мою бедную голову, что можно делать на воле, а чего делать нельзя. В принципе, под запрет попадали абсолютно все осмысленные действия, которые могли прийти в голову. Поэтому основное время инструктажа было посвящено весьма своеобразной цели, — меня пытались привести в состояние измененного сознания, в котором я бы сам добровольно потерял способность совершать предосудительные, с точки зрения ЦК, поступки, а при необходимости самолично бы доносил на себя в компетентные органы, получая от доноса неземное удовольствие. В общем, я поломался для приличия, а потом, само собой, сдался и дал торжественное обещание следить за собой денно и нощно…
Попал я в свой кабинет уже затемно. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил за своим письменным столом Семена Михайловича Буденного и Александра Ивановича Букашку, допивающих бутылку портвейна. Я заметил еще две бутылки водки, возвышающиеся над тарелками с ветчиной, твердокопченой колбасой, красной рыбкой, балычком, икоркой, солеными груздями, солеными огурчиками, квашеной капустой и расстегайчиками.
— О, Григорий, вот и ты, — сказал Буденный. — А мы уж и заждались! Экий ты до работы неугомонный!
— Почему вы, — я хотел спросить, почему они устроили в моем кабинете бардак, другого места, что ли не нашли? Но вспомнил о назначенной товарищем А. отвальной…
— Почему мы с портвейна начали? Так это ясно, красноармейцы никогда градус не понижают. Начинаешь пить, будь готов градус повышать, а иначе — пффф…
— Верно, — вставил Букашко. — Впрочем, раз Григорий подошел, теперь можно и водочки…
Обо мне было сказано множество теплых и проникновенных слов. Уж я оказался и такой, и сякой, и разэтакий… Я никогда не заблуждался насчет взаимной любви между обитателями Кремля. Но за этим столом меня почему-то не покидало ощущение, что за их простодушными словами скрывается что-то большее, чем простое желание напомнить о своем существовании (на случай, если мне и в самом деле удастся создать пилюльки бессмертия). А вдруг я сумел пробудить в них по-настоящему дружеские чувства?