— Тебе не надо доказывать мне свою невиновность, дядя, — угрюмо сказал Цезарь. — Я даже не могу защищать тебя, потому что это суд плебса, а я — патриций.
— Само собой разумеется. Тогда это сделает Цицерон.
— Он не сможет, дядя. Разве ты не слышал?
— Что слышал?
— У него ужасное горе. Сначала умер его кузен Луций, потом совсем недавно скончался его отец. Не говоря уж о том, что у Теренции ревматизм, который обостряется в Риме в это время года. Цицерон уехал в Арпин.
— Тогда это будут Гортензий, мой брат Луций и Марк Красc, — сказал Котта.
— Не так эффективно, но вполне достаточно, дядя.
— Сомневаюсь, действительно сомневаюсь. Плебс жаждет моей крови.
— Любой, кого знают как друга бедняги Лукулла, является мишенью для всадников.
Марк Котта с иронией взглянул на племянника.
— «Бедняга Лукулл»? Ведь он же не друг тебе!
— Правильно. Но, дядя Марк, я не могу не одобрить его финансовую политику на Востоке. Сулла показал ему способ, но Лукулл пошел дальше. Вместо того чтобы позволить всадникам-публиканам обескровить восточные провинции Рима, Лукулл проследил за тем, чтобы налоги Рима были не только справедливы, но и популярны у местного населения. Старые методы, при которых публиканам разрешалось беспощадно обирать народ, были, конечно, чрезвычайно выгодны всадникам, но это приводило к враждебности по отношению к Риму. Да, я ненавижу этого человека. Лукулл не только непростительно оскорбил меня, он отказался признать мои военные заслуги. И все же как администратор он великолепен, и мне его жаль.
— Жаль, что вы не ладите друг с другом, Цезарь. Во многих отношениях вы как близнецы.
Пораженный, Цезарь уставился на сводного брата матери. Он почти никогда не замечал фамильного сходства между Аврелией и любым из ее троих сводных братьев, но это сухое замечание Марка Котты могло бы принадлежать Аврелии! Ее образ он увидел и в больших серо-фиолетовых глазах Марка Котты. Пора уходить, если дядя Марк превращается в мать. Кроме того, у него назначена встреча с Сервилией.
Но и это свидание тоже радости не принесло.
Обычно в тех случаях, когда Сервилия приходила раньше, она всегда была уже раздета и ждала его в постели. Но не сегодня. Сегодня она, полностью одетая, сидела в кресле в его кабинете.
— Мне нужно кое-что обсудить с тобой, — объявила она.
— Неприятность? — спросил он, садясь напротив нее.
— Самая серьезная и, если подумать, неизбежная. Я беременна.
В его холодном взгляде появилось непонятное выражение.
— Понимаю, — проговорил Цезарь и пристально посмотрел на нее. — Это затруднение?
— Во многих отношениях. — Она облизала губы — верный признак нервозности, необычной для нее. — Как ты относишься к этому?