Эта самая Дуняша вместе с Ниной и провожала Алексея на морскую службу...
— Такая вот история,— заключил Доронин.— Остальное вам известно.
— А что же ответил Кирьянов, когда вы спросили его о поведении в Черноморской школе?
— Откровенно ответил: «Мечтал, говорит, я учителем стать, семью завести, а меня «забрили» на флот — и все нарушилось. Уж больно не вовремя «забрили». Меня от такой откровенности в жар бросило. Разве это мыслимо, чтобы молодой парень из-за какой-то красивой подлюги так себя растравил и неправильно мыслить стал!
Стукнул я кулаком по анкерку: «Что же ты, друг любезный, хотел, чтобы за тебя такие вот заграничные штучки другие доставали?!»
Алексей аж вздрогнул: «Вовсе, говорит, я этого не хотел. Отлично я понимаю, что в армии все должны служить, да уж очень школу бросать не хотелось. Только начал ребятишек учить, а тут вдруг опять сам учись: «Ать, два!», «Весла на воду!». Да еще и подчиняйся каждому...»
«Вроде, мол, боцмана Доронина?»
«Нет, что вы, отнекивается, я про вас плохое не думаю».
«А про капитана третьего ранга?» «Придирой он мне показался». «Придирой»?! Да ты знаешь, говорю, как у товарища Баулина за тебя душа болит? Кто за
тебя горой встал, когда на берег списать хотели? Товарищ Баулин! Кто надоумил потолковать с тобой о житье-бытье? Товарищ Баулин! Кто нам сегодня доверие оказал? Опять же он, товарищ Баулин! А ты, бирюк, такие слова...» Может, я и чего-нибудь покрепче Алексею бы наговорил, да прилив не дал, начал затоплять отмель. Вода уж у самых наших ног плескалась. «Неужто, думаю, капитан третьего ранга где-нито замешкался?»
Только подумал, а он кричит сверху в мегафон: «Опускаем трос с фонарем!»
Минут через пять — мы уже по колени в воде стояли — видим: сквозь туман спускается к нам светлое пятнышко.
В общем, и анкерок, и нас с Алексеем в самое время вытащили.
На базу мы с ним возвращались в машинном отделении «Вихря». Отогревались. В сухую робу переоделись, горячего чая напились, а все зуб на зуб не попадает...
Доронин улыбнулся, прищурив глаза, и в них отразились и природное, истинно русское добродушие, и мудрость, и жизненная сметка, накопленные несколькими поколениями каспийских и камчатских рыбаков, людей большой внутренней силы и отваги. И я подумал, что боцман присочинил, будто бы ему было страшно, когда они плыли на тузике через Малый пролив, присочинил не из намерения порисоваться, а из желания подчеркнуть, чего все это стоило Алексею Кирьянову, совсем еще в то время неопытному пограничнику.
— Сидим мы, значит, в машине, у горячего кожуха, отогреваемся,— продолжал Доронин,— а Алешка шепчет вдруг: «Спасибо вам, товарищ боцман, за науку!» Так душевно он это сказал, что у меня в горле запершило...