Нет, ни тягаться, ни равняться с ней Антон не пытался. И даже когда он уговаривал ее оставить ребенка от аргентинца Рамона, это не было ни красивым жестом, ни стремлением подмазаться к их цветочной догматике, которую он тогда понимал как попытку постепенного перехода к размножению посредством опыления. Не подавал ли здесь голос его заскок, сдвиг, извращение, о котором он тогда еще лишь смутно догадывался, потому что не с чем было сравнивать? Тоже вряд ли. Просто мысль о будущем, еще никем не виданном, никого не видавшем человечке наполняла его незнакомым волнением. Это было живым знаком того, что там впереди, в густой чащобе грядущего, могли обитать не одни лишь Горемыкалы. Но она отказалась наотрез. Иметь ребенка от человека, который позволил себе похвалить князя Кропоткина (анархиста!) и усомниться в первичности материи и в законах эволюции? Ни за что.
Согласилась бы она рожать Голду, если бы знала, что творилось в голове самого Антона? Как правило, он помалкивал, свои щенячьи идеи придерживал на короткой сворке, давал им грызться только между собой, в тишине, а вслух повторял лишь то, что должно было – могло – прийтись ей по вкусу. Это было ему нетрудно. Но вот что было по-настоящему изнурительно, что отнимало все время, силы и нервы, это вечная – на износ и уничтожение – война, которую она вела с вещами.
Поначалу ему казалось, что теперь-то, с его помощью, она легко выиграет эту войну. В первой комнате, которую они сняли после свадьбы, и места почти не оставалось для врага. Антон пытался терпеливо объяснять жене-1 великую – всем давно известную – им самим для себя недавно открытую – истину: если вещь каждый раз оставлять на одном и том же месте, есть большая вероятность, что в будущем, когда она снова понадобится тебе, ты без труда найдешь ее там же.
Жена-1 слушала презрительно, скучнела, морщилась. Чернь мелких забот должна была знать свое место – за порогом сознания, через дверь для разносчиков и мусорщиков, не дальше кухни. Казалось, ей была даже унизительна мысль, что какая-то паршивая оторвавшаяся пуговица может заставить ее встать, пересечь комнату, открыть дверцу шкафа, достать нужную шкатулку, открыть ее, извлечь катушку ниток, иголку и потом, после мелочного ковыряния – продеть нитку в ушко, пришивать, завязывать узелок, откусывать – проделать все действия в обратном порядке: отнести на место, закрыть одно, другое. И обо всем этом – помнить?! Впустить в голову такие ничтожные, банальные заботки? Нет, подчиниться всему этому для нее было все равно что добровольно сесть в тюрьму, продаться в рабство. Она защищалась отчаянно и самозабвенно.