Я застыл, ошеломленный.
Как она могла о таком подумать? Спасение ее жизни было единственной приемлемой вещью, которую я сделал с момента нашей встречи. Единственной вещью, которой я никогда не стыдился. Только это, могло дать мне повод радоваться, что я вообще существую. Я боролся, чтобы оставить ее в живых с того самого момента, когда впервые почувствовал ее запах. Как она могла подумать так обо мне? Как она может так спрашивать меня о единственном хорошем поступке среди всего этого хаоса.
- Думаешь я жалею, что спас тебе жизнь?
-Я знаю, что ты жалеешь - резко ответила она.
Ее мнение о моих намереньях заставило меня вскипеть.
- Ты ничего не знаешь.
Как необычно и непостижимо было ее мышление! Она думала совершенно не так, как другие люди. Это, должно быть, и было объяснением тишины ее мыслей. Она была совершенно другой.
Она отвернулась, снова сомкнув зубы. Ее щеки покраснели, на этот раз от злости. Она свалила свои книги в кучу, рывком схватила их и помчалась к двери, не обращая внимания на то, в каком состоянии меня оставила.
Даже несмотря на то, каким раздраженным я был, было невозможно не найти ее злость немного занятной.
Она, не сгибаясь, шла прочь, не видя, куда идет, и поэтому задела дверной косяк. Она споткнулась и ее вещи с грохотом упали на пол. Вместо того, чтобы наклонится и собрать их, она стояла прямо, как будто не могла пошевелиться. Она даже не смотрела вниз, будто бы не была уверена, что должна подобрать свои книги.
Я постарался не засмеяться.
Рядом со мной ни оказалось наблюдателей. Я подлетел к ней, и сложил книги до того, как она успела посмотреть вниз.
Она уже наполовину склонилась, но увидев меня, замерла. Я вручил ей книги, следя за тем, чтобы не коснуться её ледяной кожей.
- Спасибо, - сказала она прохладным, резким голосом.
Ее тон вернул меня к действительности.
- Не за что, - сказал я столь же прохладно.
Она выпрямилась и быстро ушла на следующий урок.
Я смотрел ей вслед до тех пор, пока не потерял из виду ее рассерженную фигуру.
Испанский прошел как в тумане. Миссис Гоф никогда не обращала внимание на мои раздумья, она знала, что мой испанский превосходил ее, и она предоставляла мне свободу действий, давая возможность подумать.
Итак, я не мог избегать девушку. Это было очевидно. Но разве это означало, что у меня не было иного выхода, кроме как убить ее? Это просто не могло быть единственным возможным будущим. Должен быть какой-то другой вариант, основанный на хрупком равновесии. Я постарался думать об этом варианте.
Я не обращал много внимания на Эмметта до самого конца урока. Ему было любопытно. Эмметт не слишком хорошо мог разбирался в настроениях других, но он мог видеть ясные перемены во мне. Ему было интересно, что могло произойти, что заставило стереть тот безжалостный жар с моего лица. Он старался определить причины перемены, и, в конце концов, решил, что все дело в том, что у меня появилась надежда.