Дети войны и разрухи, потерянные и потерявшиеся, осиротевшие и бесприютные... Чем они живут, на что надеются и что с ними будет?!. Эти вопросы железными иглами впивались в сердце Ганны, и она даже плакать не могла, настолько нестерпимой была ее материнская боль... Стояла, окаменевшая, и даже не заметила, как к ней подполз и прижался мальчик лет пяти. Здесь он, видимо, был самый маленький и самый беспомощный, а значит — и самый голодный. Может, поэтому осмелился подойти к Ганне и тронуть ее за подол.
Она глянула вниз и встретилась с голодными глазами ребенка.
— Я хочу есть...— послышался ей снизу шепоток.
— Как тебя звать?— спросила Ганна.
— Тишка...
Вынула из-за пазухи засохший кусочек хлеба — все, что имела — и сунула Тишке в ручку.
Ребенок спрятался за Ганну и жадно стал грызть засохшую корку.
— А мне!
— И мне!
— Я тоже хочу!— послышались выкрики со всех углов теплушки.
— Ничего у меня больше нет, детки...— призналась Ганна.
— Так пущай он и нам даст хоть разок укусить!
— Он же самый маленький среди вас...
Пока она уговаривала ребят, Тишка незаметно выскользнул из теплушки и убежал доедать наедине свой сухарик. Видимо, у него не раз отнимали, и он уже научен горьким опытом бесприютной жизни среди голодной детворы.
...Уездная ЧК. Взволнованная, Ганна прибежала сюда прямо с вокзала. Ворвалась в комнату, не обращая внимания на преградившего ей дорогу человека с винтовкой. Она уверена, что ее дело важнее всего.
— Вы тут разговоры разговариваете, а бесприютные дети пухнут с голоду!— с ходу набросилась Ганна.
— Гражданка...
Кондратюк отодвинул в сторону дежурного с винтовкой.
— Обожди минутку... В чем дело, Ганна?
— Дети бесприютные у вас тут в теплушках!
— Ты тут, гражданка, не командуй...— кто-то попытался остановить ее.
— Нет, буду командовать, покуль с детьми не уладкуете!..
— Ты пойми,— приблизился к ней Кондратюк.— Детьми уездный исполком должен заняться, а нам бы впору с бандюгами справиться. Мы сутками с коней не слазим, по пять ночей не спим.
— Никаких сполкомов я знать не знаю, а вы с ружьями и с левольвертами, вам и порядки наводить!
— Ладно...— Кондратюк постучал кулаком в стенку.
Через минуту в комнату вошла женщина с наганом на боку.
— Лукерья, потолкуй тут с Ганной относительно бесприютных на вокзале. Может, чего придумаете разом.
— А кто она такая?— спросила Лукерья, придавив о подоконник самокрутку.
— Я тебе говорил о ней... А это — наша Лукерья, тож чекистка...— представил в свою очередь Кондратюк женщину с наганом.
— А чего мне с ней толковать?— навострилась Ганна.
— Ну, как баба с бабой, что ль.