— Положим, не с сорока, — рассеянно произнес Эраст Петрович, думая о другом.
— Как не с сорока?! — загорячился Ипполит. — Да ты посчитай! — И даже принялся было отмерять шаги (пожалуй, несколько коротковатые), но Фандорин его остановил.
— Ты теперь куда?
Зуров удивился:
— Как куда? Приведу тебя в человеческий вид, ты мне объяснишь толком, что за хреновина у вас тут происходит, позавтракаем, а потом к Амалии поеду. Пристрелю ее, змею, к чертовой матери. Или увезу. Ты только скажи, мы с тобой союзники или соперники?
— Значит, так, — поморщился Эраст Петрович, устало потерев глаза. — Помогать мне не надо — это раз. Объяснять я тебе ничего не буду — это два. Амалию пристрелить — дело хорошее, да только как бы тебя там самого не пристрелили — это три. И никакой я тебе не соперник, меня от нее с души воротит — это четыре.
— Пожалуй, лучше все-таки пристрелить, — задумчиво сказал на это Зуров. — Прощай, Эразм. Бог даст, свидимся.
* * *
После ночных потрясений день Эраста Петровича при всей своей насыщенности получился каким-то дерганым, словно состоящим из отдельных, плохо друг с другом связанных фрагментов. Вроде бы Фандорин и размышлял, и принимал осмысленные решения, и даже действовал, но все это происходило будто само по себе, вне общего сценария. Последний день июня запомнился нашему герою как череда ярких картинок, меж которыми пролегла пустота.
Вот утро, берег Темзы в районе доков. Тихая, солнечная погода, воздух свеж после грозы. Эраст Петрович сидит на жестяной крыше приземистого пакгауза в одном исподнем. Рядом разложена мокрая одежда и сапоги. Голенище одного распорото, на солнце сушатся раскрытый паспорт и банкноты. Мысли вышедшего из вод путаются, сбиваются, но неизменно возвращаются в главное русло.
Они думают, что я мертв, а я жив — это раз. Они думают, что про них никто больше не знает, а я знаю — это два. Портфель потерян — это три. Мне никто не поверит — это четыре. Меня посадят в сумасшедший дом — это пять…
Нет, сначала. Они не знают, что я жив — это раз. Меня больше не ищут — это два. Пока хватятся Пыжова, пройдет время — это три. Теперь можно наведаться в посольство и послать шифрованную депешу шефу — это четыре…
Нет. В посольство нельзя. А что если там в иудах не один Пыжов? Узнает Амалия, и все начнется сызнова. В эту историю вообще никого посвящать нельзя. Только шефа. И телеграмма тут не годится. Решит, что Фандорин от европейских впечатлений рассудком тронулся. Послать в Москву письмо? Это можно, да ведь запоздает.
Как быть? Как быть? Как быть?
Сегодня по-здешнему последний день июня. Сегодня Амалия подведет черту под своей июньской бухгалтерией, и пакет уйдет в Петербург к Николасу Кроогу. Первым погибнет действительный статский советник, заслуженный, с детьми. Он там же, в Петербурге, до него они в два счета доберутся. Довольно глупо с их стороны — писать из Петербурга в Лондон, чтобы получить ответ снова в Петербурге. Издержки конспирации. Очевидно, филиалам тайной организации неизвестно, где находится главный штаб. Или штаб перемещается из страны в страну? Сейчас он в Петербурге, а через месяц еще где-то. Или не штаб, а один человек? Кто, Кроог? Это было бы слишком просто, но Кроога с пакетом надо задержать.