Нежелание модернистской прозы использовать для оправдания фантастического клише и отсылки к прошлым прецедентам привело к тому, что "высокая" проза XX века дает нам образцы необычного и невероятного, вводимого в повествование действительно без всяких оправданий - даже скрытых оправданий. В произведениях Франца Кафки или Даниила Хармса происходят странные, абсурдные события, причем их безосновность и необъяснимость является принципиальной. Можно сказать, что неожиданность и беспричинность чуда является открытием модернизма.
Особенно это относится к сюрреализму, который сделал отклонение от повседневной реальности стержнем своей эстетики. По формальным критериям сюрреализм (и многие иные образцы модернизма) очень трудно отграничить от фантастики. Можно сказать, что сюрреализм - это фантастика, которая не ищет оправданий. Причем именно эта "неоправданность" роднит сюрреализм с нефантастической литературой. Вопрос почему жизнь изображается странной и абсурдной, - это тот вопрос, который ставит сюрреалистическое произведение, но на который оно принципиально не отвечает. Можно сказать, что оправдание (или объяснение) отклонений от реальности - это основная проблема, поднимаемая сюрреалистическим произведением, но в его тексте решению этой проблемы не уделяется отдельного места. Оправданием беспричинного модернистского чуда заняты не сами писатели, а критики и теоретики - в интерпретациях произведений литературы или искусства, либо в манифестах, объясняющих эстетические принципы тех или иных литературных направлений и, таким образом, выполняющих функции предвосхищающих интерпретаций.
Превращение человека в насекомое в "Превращении" Кафки не объясняется ничем - ни волшебством, ни божьей карой, ни научным экспериментом. Тем самым модернистское чудо как бы подчеркивает, что существует исключительно в рамках дискурса литературы. Подлинным источником сверхъестественного, изображаемого в фантастической литературе, являются ни волшебство, ни деятельность могущественных демонов, ни наука и техника, а исключительно способность воображения и языка имитировать факты, не присутствовавшие в человеческом опыте. Отказавшись от объяснения чудес наукой или колдовством, писатель-модернист выдвигает на первый план подлинную, прежде всего языковую природу фантастического. Тем самым проблематизируются взаимоотношения текста с действительностью. Как отмечает Леонид Гелер, в XX веке появилась фантастика, в которой "картина несуществующего мира" не мотивируется - "и нам самим предоставлено найти ее связи с реальностью - если мы того пожелаем" 54).