Закончив послание, испещрив обе стороны тонкого бумажного листа буквами и цифрами, он тщательно свернул его и вложил в крошечный бронзовый цилиндр. После чего встал, распрямился и подошел к клетке со спящим голубем. Вынув птицу из клетки, привязал цилиндр к кольцу на птичьей лапке и понес голубя к окну, за которым уже начинался рассвет. Приоткрыв ставни, выпустил птицу и некоторое время следил за ее красивым полетом. К вечеру она будет в Лондоне.
Не раздеваясь, он прилег на постель, подложив руки под голову, закрыл глаза. До утра оставалось совсем недолго. И потом — последний бросок в Хай‑Уиком.
Таким крепким сном Пен не спала уже давно. Во сне она, по давней привычке, свернулась калачиком, и ей приснилось, что ее любимый рыжий кот Мускат лежит рядом под одеялом и согревает ей живот, против чего она не возражала. Но Филиппу не нравилось это, и в его присутствии кот ложился у них в ногах.
Проснувшись, Пен не сразу поняла, где находится, почему с ней нет Филиппа, которого она только что видела с такой пронзительной ясностью. Она села в постели и, придя в себя, с горечью подумала, уж не чувство ли вины перед ним разбудило ее столь внезапно. Неужели, полюбив Оуэна, она предала Филиппа? Неужели она может так про себя сказать? Отзвук этого вопроса ныл в ней, как больной зуб.
Но разве Филипп, тот Филипп, которого она хорошо знала и любила, мог желать, чтобы всю оставшуюся жизнь она провела в трауре и печали? Нет. И после того, как она узнает правду о своем ребенке, она сможет… будет иметь право начать новую жизнь — полную света и радости. А воспоминания… Что ж, они сохранятся в ней, но станут спокойными, не будут уязвлять и ранить.
Сейчас от них никуда не деться: она не может не думать о муже, о его внезапной смерти — был вполне здоров, весел, крепок, как никогда раньше, и вдруг…
Стук в дверь прервал ее мысли, в комнату вошел Оуэн. В руках у него было что‑то похожее на скомканную одежду.
Пен сонно улыбнулась ему.
— Уже успела соскучиться, — сказала она. — Закончили ваши темные дела?
— Даже поспал несколько часов. Не ожидал, что вы проснетесь так рано.
Он положил принесенный узел на шкафчик в изножье кровати, открыл оконные ставни. В комнату хлынул яркий солнечный свет. Потом подошел к постели, наклонился над Пен, прикоснулся к ее щеке.
— Никаких сожалений?
— Нет, — ответила она с некоторым вызовом. — Ни сожалений, ни чувства вины.
Как откровенна, как честна! И была совершенно права, когда с возмущением говорила, что соглашение, которое он навязал ей, было с его стороны бесчестным поступком.