— Видите ли, — осторожно намекаю я. — Важно не то, куда я ехал, а откуда. И от чего.
Он не понимает. Он уже знает, откуда я ехал. Тогда говорю все, как было.
— Так вы бродяга, — делает он дикий, но абсолютно логичный вывод.
И мы беседуем дальше. Итак, что было дальше? А дальше — поезд горел. Крушение? Нападение сепаратистов? Откуда мне, вылетевшему через стекло, разбившемуся о землю, окровавленному, полуживому, это знать? Но чиновник мне не верит. Ведь я же там был? Был — и не знаю?
— Затем вы напали на нашего наблюдателя, — напоминает чиновник.
Да, это я помню. Такая сытая широкая рожа, и охрана вокруг. Я еле до него добрался. И опять же, как объяснить, зачем я рвался к нему, зачем нанес удар? Какими словами передать мою ненависть к миру сытых господ, уничтоживших мою жизнь и построивших на ее обломках свою жирующую элиту? Но чиновника на этот раз не интересует «почему». Его очень беспокоит «как». Он напоминает, что я прошел охрану. Хорошую, надо полагать, охрану, раз беспокоится. И ударил главного. В горло. И упал с ним в красный туман.
Чиновник волнуется. Его очень интересует, откуда я узнал о наблюдателе. И как прошел. Главное — как прошел. Ведь я — лишь воспитатель в детском саду? Не коммандос, нет? Не оперативная группа войск? Конечно, нет. Тогда как? Полуживой, изломанный?
— У нас такая странная жизнь! — сказал я ему вдохновенно. — Воспитатель детсада, бывает, должен иметь подготовку получше всякого коммандос. Когда с родителями детей общаешься, например…
Расстался он со мной глубоко усомнившимся в знании моего родного языка. Как мог, я рассказал ему о житье-бытье детсадовского воспитателя, разве что чуточку приукрасил, но ведь это принято в устном творчестве? Теперь он, кажется, считает, что детсад — это филиал школы диверсантов, некий полигон по выживанию.
Представитель правоохранительных органов тоже, естественно, не соизволил объяснить, где это я очутился, где двери заращиваются, девочки гипнотизируют танцами, а кровати лечат и калечат.
— Я вам не информационный центр! — ответил он настолько по-нашему, что мне показалось, будто он деньги отказывается поменять на нашем базарчике.
Объяснила ли Анико, куда я угодил? Конечно же, нет. Я спросил ее, она раскинула руки, поплыла над землей-запела-заискрилась:
— Родина моя, Астора, звездочка зеленоглазая во мгле ночей, в заре рассветов; заря лесов, заря морей, как пенье ветерка над белыми песками, прибой бурунный, южные моря — и песни моря; Астора — родина моя, мой смех и горе…
Затем остановилась, опустила руки и вздохнула: