— Умираю с голода, — заверил он, берясь за верхнюю пуговку.
Сейчас, когда Энрике сидел, губы его приходились как раз на уровне этой пуговки, и не было ничего естественней, чем поцеловать нежную кожу меж разошедшимися краями ткани.
Джемайма вздрогнула и тихонько застонала, вцепляясь ему в плечи, а Энрике принялся спускаться ниже, одну за другой расстегивая золотистые пуговки. Вот губы его скользнули в нежную ложбинку между грудей и, по очереди уделив внимание каждому из нежных всхолмии, увенчанных розовыми бутонами, двинулись дальше.
Дыхание молодой женщины становилось все прерывистее, пальцы все сильнее впивались в плечи Энрике. Наконец платье было расстегнуто, и у восторженного любовника у самого перехватило горло при виде шелкового треугольника бежевых трусиков.
Ухватив зубами шелковый лоскуток — молодая женщина судорожно вскрикнула, — он потянул его, перехватил с обеих сторон руками и стащил вниз по стройным ногам. Она послушно переступила, высвобождаясь из них, легонько повела плечами — и платье скользнуло по плечам на пол, осело у ног. Теперь она стояла перед ним совершенно обнаженная, чуть дрожа от ожидания. Энрике тоже била дрожь. Но он не спешил, желая насладиться всеми нюансами изощренной любовной игры.
Ладони его легли на упругие женские ягодицы, большие пальцы дразняще поглаживали нежную кожу. Затем припал губами к ее животу.
— Пожалуйста, — выдохнула Джемайма.
Энрике знал, о чем она просит. Почти умоляет. И получал безмерное наслаждение от возможности эту просьбу исполнить, подарить наслаждение возлюбленной. Губы его медленно заскользили вниз, неуклонно приближаясь к треугольнику мягких русых волос. И когда язык его нащупал самую сокровенную точку ее естества, молодая женщина чуть не лишилась чувств. Энрике на миг поднял голову.
— Держись крепче, радость моя. Теперь я тебя не скоро отпущу.
Он снова приник к ее трепещущему лону. И тут зазвонил телефон…
— Проклятье!
— Только попробуй взять трубку — и я тебя убью!
Энрике ругал себя на чем свет стоит. Ну надо же быть таким растяпой: позаботиться обо всем — и о цветах, и о свечах, и о шампанском — и не отключить телефон! Как будто неизвестно, что нет худшего врага любовной идиллии, чем это гнусное изобретение. Так и норовит зазвонить в самый неподходящий момент.
Притихнув, оба напряженно ждали, когда же треклятая железяка уймется. Но звон продолжался — резкий, надрывный. Какой-то зловещий. Впрочем, очень может быть, так казалось лишь потому, что очень уж он пришелся некстати.
На восьмом звонке — а им показалось, на сотом, — включился автоответчик.