IV
Вдрызг в чернозем сбита и перемешана старая Суржа и пожжена. Только кирпичи от печек остались, да одна курица в норь какую-то каменную забилась и теперь отживела и ходит беспутная. Никакой живой души: льдины с неба покололи все мужиковские головы.
Но через десять дён обнаружился еще Кондратий — мужичок неработящий и бродяга,
— бывал он раньше на шахтах, а теперь жил при брате скотом.
— Я, — говорит, — буду управителем русской нации. И пахать тебе не буду.
И вот теперь Кондратий обнаружился: в печке просидел и вылез невредимым. Поглядел- поглядел он на курицу:
— Что ты голову мне морочишь, скорбь на земле разводишь? Кабы б две хоть, а то одна! Ай ты нужней всех?
Поймал, защемил за шею и оторвал ей курью башку.
— Тварь натуральная, тебе и буря не брала!.. — И переменился душой Кондратий: — Брешешь! Человека не закопаешь: тыщи лет великие жили!
И стал жилище себе обделывать из разных кусков и оборок расшибленной Суржи. Получилась некая хата.
Пришла одна суржинская девка из города. Вдарилась оземь:
— Родные мои, матушки!.. Не схотели жить, мои милые!.. — И пошла — и пошла.
Подошел к ней Кондратий:
— Не вой, девка! Видишь — народонаселения никакого нету… Стало быть, я тебе буду супругом.
И обнял ее в зачет будущего — для началу.
Через некоторую продолжительность явился в Суржу с Дона и Иван Копчиков. Принялись они втроем за вторую хату.
Иван работал, как колдун, — и построил сразу еще две хаты.
У девки уже к зиме живот распух.
— Нация опять размножится, — говорил ублаготворенный Кондратий.
— Надо другую родить, — сказал Иван, — какой не было на свете. Старая нация не нужна…
Иван задумался о новой нации, которая выйдет из девкиного живота:
— Надо сделать новую Суржу — старая только людей томила и хлебом не кормила.
Так порешили Иван и Кондрат.
— Благолепие будет, — сказал Кондрат и почесал свою мудрую башку, якобы родоначальник нации.
V
По дороге, выспавшись в ближней деревне, шел человек.
Кто знает, кем он был?
Бывают такие раскольники, бывают рыбаки с верхнего Дона, бывает прочий похожий народ.
Пешеход был не мужик, а, пожалуй, парень. Он поспешал, сбивался с такта и чесал сырые худые руки.
В овраге стоял пруд, человек сполз туда по глинистому склону и попил водицы. Это было ни к чему — в такую погоду, в сырость, в такое прохладное октябрьское время не пьется даже бегуну. А путник пил много, со вкусом и жадностью, будто утолял не желудок, а смазывал и охлаждал перегретое сердце.
Очнувшись, человек зашагал сызнова — глядел он, как напуганный.
Прошло часа два; пешеход, одолевая великие грязи, выбился из сил и ждал какую-нибудь нечаянную деревушку на своей осенней дороге.