Мы подкатили к ревкому: рослый стильный домина по главной улице. Он на углу выпирает круто вперед, кидается в глаза. Еще и не зная, что это за дом, мы поняли, что он должен быть ревкомом.
Дружеская встреча, охи-ахи, радостные восклицания, торопливые обещанья работать дружно, в контакте...
- И работы так много... Непочатый угол... И некому браться... Работников нет... Беда...
Он проводил до ближних Белоусовских номеров, где жил сам, где и для нас все готово. Правда, не сразу было добыто хорошее жилье, - первое время околачивались довольно сараисто и грязно. Но это не в счет.
- Как к делу приехал, ах, как к делу... - приговаривал Юсупов.
- Что такое?
- Да как же: у нас тут уездный съезд Советов... И надо доклад... О самом новом, о последнем - политический... Ну, раз из центра - твоя обязанность рассказать нам все, что было, и есть, и будет...
Я и не подумал отказываться. Да это и в самом деле отлично: сразу окунуться в здешнюю жизнь, в работу, интересы, вопросы, нужды, - что за блестящее начало!
Набит до отказа городской театр. Зрелище диковинное. Обстановка невиданная. Как будто и все здесь, словно у нас, - где-нибудь в Иваново-Вознесенске, Вичуге, Тейкове: за столом, на вышке, президиум клонит головы над пустыми листами бумаги; позади, у стены, прислонены знамена, и на этих знаменах все те же могучие крики:
"Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
"Путь борьбы и труда - это путь освобожденья".
"Да здравствуют победные полки Красной Армии!"
"Да здравствует Красный Интернационал!"
Багровеет бархат, щекочет золото гигантских букв, массивное древко уперлось упорно в заплеванный, забросанный, затоптанный пол. Табачный дым густыми облаками ходит поверх голов. Лица серы, желты, бледны, матовы... Голоса сухи, трескучи, словно лучина, или глухи, сиплы и хриплы: сегодня последний день съезда, выговорились все до омертвения. Все-все, как там, в далекой России, на фабричных дворах, в сальных прокопченных столовых, где мы в семнадцатом году из господских салонов изъятый бархат и шелк перекраивали в ало-багровые знамена и писали зычно:
"Долой десять министров-капиталистов!"
Но глянь по изголовьям: вместо рабочих кепок - то чернополая шляпа, то увесистая шапка, картуз крестьянский, то целая баранья шкура или белая долгая простыня, замотанная так хитро и ловко - национальный головной убор. А вместо тужурки, пиджака - глухо запахнутые теплые шубы, зипуны, киргизские ватные цветные халаты... По рядам говор - удивительный, ни одним словом не знакомый. Что он, этот говор: про радость, довольство идет или зло потешается, проклинает, каркает беду?