"Долгушинская заначка", — понял он. — "Не зря он всё это время на бедность жаловался. С такими деньгами у нас в стране жить нельзя. С ними можно только умирать".
К этому времени как раз вернулся усталый, но довольный майор.
— Ну что? — спросил Михаил, заранее догадываясь, что Шурик всё-таки ушёл.
— Нормально. Бегал он очень плохо. Слабак.
Шалимов удивился. Дверь на улицу он не закрыл, но выстрелов не слышал, хотя в лесной тишине они должны были раздаваться очень далеко.
— Как же ты его?..
— Да так. Как уж получилось, — отмахнулся майор, откладывая в сторону автомат. Невольно посмотрев на оружие, Михаил заметил на прикладе прядь сивых волос и невольно поёжился. А Бабич как ни в чём не бывало, спросил: — Всё собрал?
— Да, вот посмотри.
Увидев все клады Шалимова, Семён присвистнул.
— Вот это да! Приличный арсенал.
Пару секунд подумав, он вручил однокласснику автомат, загрузил в сумку с деньгами две больших пригоршни патронов, ещё кое-что из боеприпасов, и, закинув ношу на плечё, скомандовал: — Пошли.
— Куда?
— Кажется, я знаю, где может быть Лалёк.
Во дворе он внимательно присмотрелся к лежащим трупам, одного даже перевернул ногой, всмотревшись в лицо, пробормотал: — Симак.
Уже у ворот Бабич остановился, навесил сумку на журналиста и велел: — Иди к машине, я тут ещё немного подсуечусь.
Вернулся он минут через десять, и к удивлению Михаила за его спиной разгоралось огненное зарево пожара.
— Ты что, поджёг дом? — удивленно спросил он майора.
— Да, — признался Семён, устраиваясь за рулём и закуривая.
— Зачем?
— Мне за каждого этого покойника в жизнь не отчитаться, хоть тонну бумаги переведи. Меня же ещё и посадят. Так что… лавров мне не нужно, спишем всё на разборки между собой.
Докурив сигарету, он завёл двигатель и предупредил Михаила:
— Дорога сейчас будет не очень, так что держись крепче.
Шалимов хотел спросить, куда они едут, но Бабич уже рванул машину по просёлочной дороге куда-то в тайгу.
То, что майор назвал "дорогой не очень" оказалось вовсе даже не дорогой. По подозрению Шалимова это была, какая то просека, некогда разбитая до траншейной глубины «Кразами», а потом заброшенная. Как майор умудрялся ночью, при свете фар вести машину по этому природному полигону Шалимов не мог понять. Временами он чувствовал себя как камешек в погремушке в руках расшалившегося ребёнка. Его по-прежнему подмывало задать вопрос о цели этой поездки, но он молчал, понимая, что болтовня в таких условиях неизбежно грозит потерей откушенного языка.
Временами машина наклонялась так, что даже привычному к «экстремальному» вождению журналисту становилось страшно.