— Мишка, обойти её сможешь? — прохрипел он. Шалимов осмотрелся и отрицательно мотнул головой.
— Нет, тут вообще не за что уцепиться. А там, в самом деле, граната?
— Да, я отсюда запал вижу… Чека разогнута…
— Если ножом её?… — начал, было, Шалимов, но даже не закончил фразы, настолько это было бессмысленно.
Время шло с пугающей быстротой, Бабич коротко простонал.
— Ты что, Сема? Руки устали?
— Мёрзнут, — прохрипел тот в ответ. И тут у Шалимова мелькнула отчаянная мысль.
— Слушай, у меня в перочинном ноже есть ножнички, помнишь — ты ещё ногти ими постригал? Может ими попробовать.
Семён несколько секунд молчал, потом прохрипел: — Давай… Всё равно делать нечего.
Шалимов торопливо нашарил в кармане толстый, швейцарский перочинный нож, неразлучный спутник журналиста последние пять лет. Открыв небольшие щипчики, острые и надёжные как всё швейцарское, он поднял руку с ними вверх. Бабич, повиснув на левой руке, опустил правую руку, несколько раз подул на неё, пытаясь согреться, и лишь потом протянул её Михаилу.
Больше всего Шалимов боялся, что Семён просто-напросто уронит ножик, не удержав его после такого напряжения. Но, слава Богу, этого не произошло, Бабич, всё так же повиснув на одной левой руке, поднял правую руку вверх, и Михаил с ужасом увидел, как дрожат от холода и напряжения пальцы майора. Полированные лезвия крошечных ножниц поднимались всё выше и выше, вот они коснулись тонкой чёрточки нитки.
Не выдержав, Шалимов прикрыл глаза…
Когда вдалеке, за перевалом, прогремел отдалённый взрыв, Матвей и Лалёк переглянувшись, довольно засмеялись.
— Хана майору и журналюге. Попались.
— Мастак ты всё-таки на такие вещи, братан, — одобрительно заметил Лалёк, похлопав своего спутника по плечу.
— А то! Две медали за Афган всяким шестеркам не дают.
— Ну, теперь пойдем спокойно. Вон тот пик, про который говорил Зубило. Действительно похож на елду. Правим левей его.
— Слава Богу! Надоело по ней шляться. Мы вышли куда надо! — заорал он восторге.
Перерезав нитку, майор выпустил из рук пролетевший в сантиметрах от головы журналиста ножик и с трудом, помогая себе надсадным криком, взобрался на плоскую площадку. Он так обессилел, что когда Шалимов занял его место перед последним броском, то майор не смог даже отползти в сторону. Михаилу пришлось пару раз прикрикнуть на него, руки журналиста так же немели от напряжения и холода.
— Семён, отодвинься! Семён, мать твою, да сдвинься же ты! Я же не залезу!
Лишь когда Шалимов припомнил кое-что из матросского лексикона, Бабич с трудом отполз в сторону.