За спиной Серова раздалось покашливание, и он, опустив трубу, обернулся. Это был Сэмсон Тегг – глядел на него прищурившись и словно бы в сомнении.
– Что с тобой, Эндрю? Акула меня сожри… Ты вроде бы не в себе?
– Капитан всегда в себе, – молвил Серов, каменея лицом. – Я размышлял, Сэмсон. Иногда, знаешь ли, полезно думать.
– О чем?
– О разном. О том, куда стремится бег планет, о прошлом и будущем, о провидении, судьбе и человецах – твари ли мы дрожащие или возлюбленные Господни чада.
– Ну и что надумал? – поинтересовался Тегг, чуждый всякой лирики.
– Надумал, что с Деласкесом и Абдаллой ты не ошибся – парни подозрительные. Может, верные, может, честные, но подозрительные. Не за тех себя выдают. Не еретики они, не контрабандисты… – Серов метнул взгляд на кормовую надстройку, где у штурвала стояли мавр и мальтиец. – Хотя не буду отрицать, мореходы отменные.
Бомбардир кивнул:
– Значит, бродят и в тебе сомнения… В моих родных краях говорят: у каждого свой скелет в шкафу. И у них есть скелет, я это задницей чую! А ты как допер?
– Я прошлой ночью говорил с Деласкесом.
– И что?
– Многое знает. Слишком образован для контрабандиста, – пробурчал Серов и отвернулся.
Было раннее утро 7 декабря 1701 года. К полудню «Ворон» миновал узкую часть пролива, что тянулся, огибая самые южные земли Испании, миль на тридцать пять. Древнее море, колыбель цивилизации, встретило фрегат неласково: небо затянули тучи, солнце скрылось, заморосил дождь, волна была крутой и злой, морские воды – не сине-зелеными, а почти что черными. В Средиземноморье наступала зима.
Флибустьеры не знали, как бы наискорейшим образом прогулять свою добычу и потому, возвратясь из похода, предавались всяким излишествам: надевали роскошные платья, дорогие материи и быстро опорожняли магазины на островах Тортуге и Ямайке. На пиршествах своих они разбивали вдребезги все попадавшееся под руки: бутылки, стаканы, сосуды и мебель всех родов. Если их упрекали в том, что так безумно тратят добытое кровью и трудами богатство, они отвечали: «Судьба наша, при беспрерывных опасностях, не походит на судьбу других людей. Сегодня мы живы – завтра убиты; так к чему же скряжничать? Мы считаем жизнь свою часами, проведенными весело, и никогда не помышляем о будущих неверных днях. Вся наша забота о том, чтобы поскорее прожить жизнь, доставшуюся нам без нашей воли, а не думать о продолжении ее».
Ф. Архенгольц, «История морских разбойников Средиземного моря и Океана»,
Тюбинген, 1803 г.
Слава – капризная госпожа. Иной трудится годами и десятилетиями, рвет жилы, поет, танцует или лицедействует, пишет картины или книги, водит войска и корабли, а славы нет как нет, к другому же она приходит в считаные дни или часы. Взять, к примеру, Александра Македонского: разгромил персов при Гранике, и понеслось его имя по азиатским землям, вызывая изумление и страх. Случается, ласкает слава людей недостойных, корыстных и жестокосердных, таких, как Генри Морган и братья Барбаросса. Но об этих хотя бы известно, что были они мерзавцами, но есть и другие персонажи, столь овеянные славой, что людская молва считает их образцом доблести и рыцарства. Вот Ричард Львиное Сердце… Сей великий государь, снаряжаясь в Святую Землю и нуждаясь в деньгах, содрал две шкуры с подданных: сначала устроил еврейский погром, а после него разорил самих погромщиков, йоркширских рыцарей и баронов. По дороге же к Гробу Господню хватал любое добро, что плохо лежит: грабил на Сицилии, грабил на Кипре, грабил в Акко, брал выкупы за пленных, а если не платили, резал их без жалости.