Похоже, вовремя приехали, в самый раз.
Бочкин сразу в карман форменный полез, за корочками, чтобы проход освободить. Но Вырвиглаз его небрежным жестом остановил, к тем красноповязочным подошёл, глянул строго, брови насупил, хлопчики и исчезли тут же, словно в воздухе растворились. Профессор на противоположную стенку кивнул, а там его портрет собственный висит, солидный такой, значимый. Так вот оно: авторитет настоящий, он завсегда своё возьмет: и на зоне, и в заведении учебном!
Под портретом надпись была: «Вырвиглаз Владимир Ильич, профессор, доктор геолого-минералогических наук. 1875 —…». Смотрел Ник на портрет, смотрел, вдруг вспомнил, что видел его уже, тогда, в 1977, когда в Горный поступал. Он и тогда здесь висел. Только вот даты там другие стояли: «1875–1938».
И как теперь прикажете Вырвиглазу в глаза смотреть?
В аудиторию просочились тихонечко, пристроились на заднем ряду.
А в помещении спектакль настоящий разыгрывался, театральный. Зрители поближе к лекторской трибуне расселись, на трибуне оратор — вылитый Олег Кошевой из известного фильма. Рядом с трибуной, на стуле, парнишка сидел: простой совсем, только вот глаза — наглые, бесшабашные. В Русском Музее Ник такие глаза встречал, на портрете Дениса Давыдова.
«Кошевой» тем временем уже начал своё выступление, двумя листками бумаги размахивая:
— Вот, из милиции пришло уведомление: медицинский вытрезвитель № 7 сообщает, что пятого ноября сего года студент Ленинградского Горного Института — некто Кусков — был доставлен в означенный вытрезвитель в мертвецки пьяном состоянии. Через три часа проснулся и всю ночь громко орал матерные частушки. Что скажешь, Матвей?
— Не был. Не привлекался. Всё лгут проклятые сатрапы, — не очень уверенно заявил Кусков.
— Ладно, — продолжил комсомольский вожак. — Из того же учреждения ещё одна справка пришла. В ней говорится, что всё тот же Кусков шестого октября сего года был опять доставлен, опять же в мертвецки пьяном состоянии. Через три часа проснулся и всю ночь громко читал вслух поэму «Евгений Онегин», естественно, в её матерном и похабном варианте исполнения. Матвей?
— Отслужу, кровью смою, дайте шанс, — голос Кускова непритворно дрожал.
В зале поднялся лёгкий шум, сопровождаемый негромкими смешками.
Ведущий собрания успокаивающе помахал ладонью свободной руки, в аудитории установилась относительная тишина.
— И это он совершил в канун годовщины Великого Октября! Впрочем, я к Матвею всегда с недоверием относился. Взять хотя бы его прозвище. Нет, я ничего против студенческих прозвищ не имею, традиции — дело святое. Но, что это за прозвище такое — «Ротмистр»? Контрреволюция натуральная получается! Предлагаю — из комсомола Матвея исключить! И поставить вопрос перед вышестоящими инстанциями об его выдворении из нашего института, со всеми вытекающими последствиями!