- Ну, заладила, ворона! Накаркаешь чего доброго, - всплеснула широкими шелковыми рукавами тетя.
Обед прошел в молчании. Каждый думал о своем. Тетя рассеянно ковыряла вилкой в тарелке. Все еще зеленый Макс, принебрегший луковым супом, шейкой и салатом из помидоров, налегал на кисель со взбитыми сливками. Грета сосредоточенно, как хорошо отлаженный механизм, двигала челюстями, перемалывая все подряд. Примостившаяся в углу Нюся больше не ела, а следила за тем, достаточно ли на столе хлеба и не пора ли убирать грязные тарелки.
Луковый суп с расплавленным в нем сыром был восхитителен. Тоже самое могу сказать обо всем остальном. Мясо, кисель - м-м... пальчики до самых локотков оближешь.
И все-таки грустно. Грустно, спасу нет! Дядя умер, и с ним ушло нечто важное, объединяющее семью и придающее ей неповторимый приваловский колорит. При дяде никто не посмел бы усесться обедать на кухне.
("Вы не на помойке себя нашли," - твердил он неустанно.) А без дяди кухня оказалась единственным местом в доме, куда тянуло, где было, несмотря на необычайно жаркий август, тепло и по-настоящему уютно.
После обеда домашние неохотно разбрелись по своим комнатам. Когда мы с
Нюсей остались одни, она спросила:
- Ну как там, на кладбище?
- Тихо и пусто. Я встретила только бездомного пса. Даже смотритель куда-то исчез. Представляешь?
Нюся перекрестилась:
- Это был твой дядя.
- Что дядя? - не поняла я.
- Пес этот... Вы не успели попрощаться, вот его душу и отпустили на время, - она смахнула рукой навернувшуюся слезу, - Это был кобель?
- Кобель, - подтвердила я.
- Вот видишь! - горячо зашептала Нюся, - Он приходил попрощаться.
- Нюся!
- Ты дала ему что-нибудь вкусное? - не обращая внимание на мой протест, спросила домработница.
- Дала. Кусочек печенья. А что?
- И он взял?
- Спрашиваешь! Конечно, взял.
- Так вот, дочка, помяни мое слово, от простил тебя. Это добрый знак.
И она снова перекрестилась.
***
Я постучалась и заглянула в комнату. На всех горизонтальных поверхностях - на столе, на единственном стуле, на полках, на шкафу и даже на полу лежали кипы журналов в ярких обложках.
- Макс, как ты?
Кузен приподнялся с кровати, накрытой светло-коричневым пледом.
- Ничего, сестренка. Могло быть и лучше, конечно, но в целом ничего. А как ты? Садись, - он подвинулся.
- Аналогично, - я присела. Легкий ветерок забавлялся с открытой оконной рамой, и та недовольно, по-стариковски поскрипывала. Край короткой занавески цвета "последний закат в джунглях" вился над письменным столом.
- Знаешь, я рассталась с Петренко, - выложила я свою главную новость.