— Хорошую вы квартирку выбрали. Далеко видно, — улыбнулся Сергеев.
— Да, когда смотришь отсюда, хочется блуждать по морям, посмотреть все: и Нагасаки, и Гонолулу, и Нью-Йорк, — мечтательно отозвалась Таисия Петровна.
— Только не Нью-Йорк, — возразил лейтенант. — По-моему, это один из скучнейших городов мира, лишенный желания быть красивым.
— Ну, тогда хоть статую Свободы, — полушутливо сказала Кадникова. В глазах лейтенанта блеснули лукавые огоньки.
— Английский острослов Бернард Шоу назвал ее великим покойником, — засмеялся он, отходя от окна к столу. — Давайте лучше помянем ее отсюда и выпьем еще по бокалу.
— Вы пейте… пожалуйста… А я… мне достаточно, — ответила она, наливая ему поспешно вино.
Сказала и вдруг почувствовала, что вот именно сейчас к ней вплотную придвинулись переживания, которые, в сущности, и представляют ее подлинную жизнь. Ведь то, что тревожило и согревало сейчас ее сердце, она всегда считала единственно полным счастьем женщины, хотя никогда, даже в мыслях, не признавалась в этом открыто.
«Родной мой!..» — подумала она с нежностью и волнением, протягивая Сергееву полный до краев бокал. А вслух сказала:
— У меня ведь тоже сегодня новости. С завтрашнего дня я работаю в госпитале Красного Креста… Хирургической сестрой.
Опустошив бокал, он ответил:
— Буду иметь в виду. Когда меня ранят, попрошусь в вашу палату.
— Не прогадаете. Я стану лечить вас тибетской медициной, которой уже начала увлекаться здесь. Ручаюсь, что после каждого ранения вы будете здоровы не позже, чем через неделю.
— А если мне оторвут голову?
— Тогда моя голова будет думать за вас. Устраивает вас это?
Слегка прищуренный взгляд лейтенанта скользнул по ее лицу и фигуре.
— Не совсем. Ведь тогда скажут, что я потерял голову из-за вас.
Она смущенно рассмеялась, но брови ее высоко взметнулись, точно испугавшись чего-то. Жгучая и радостная тревога снова охватила ее. Чтобы прервать томительное для обоих молчание, она сказала с наигранным безразличием:
— Никогда не думала, что в Красном Кресте такая роскошь. Блестящие палаты, белоснежные постели, везде стекло, фарфор, никель. А на двери одной палаты медная доска с надписью: «Дар фирмы Гинзбург». Говорят, здешний миллионер?
— Поставщик угля для нашей эскадры.
— Вот как!.. Что же он только на четыре койки расщедрился? Небольшая жертва на алтарь отечества для такого туза.
Она говорила о Красном Кресте и о Гинзбурге, а сама все больше и больше волновалась, чувствуя, что и сердце и мысли ее все безраздельнее тянутся к этому человеку, который пришел к ней сейчас, может быть, последний раз в жизни. От этой мысли глаза ее увлажнились и руки стали дрожать.