Раз-другой, соблазнившись, он уже принимал участие в их развлечениях. Даже пил, но после ходил чуть живой, тихий и белый, как хворый старик. Его нутро вина не выносило. На сей раз, однако, он согласился с легким сердцем. Почему не пойти? Все хорошо — и дома, и в медресе. Здоровье теперь у него безупречное. Парень он рослый, красивый. Каждый новый день приносит новую удачу.
Предвкушая отменную забаву, хрустя на ходу огурцами, свежесть которых придавала зеленую терпкость их сочной болтовне, юнцы веселой гурьбой приближались к городским воротам. В их глазах отражалась ясность молодого летнего неба.
Но у ворот кто-то окликнул Омара:
— Эй, пропащий! — К нему подскочил соседский мальчик. — Где ты бродишь? Беги домой. С твоей матерью плохо.
— Что? — похолодел Омар.
И вновь, как тогда, на Фирузгондской дороге, где погиб Ахмед, — в голове странный шум, и ноги трясутся, и внутри — гнусная дрожь. Он еще позавчера отлучился из дому, и его порывистому воображению представился черный черт, гогочущий над красной лужей в зеленой траве.
— Похоже, рехнулась. Волосы рвет. Лицо исцарапала. Руки искусала, платье разодрала. И все кричит: "Икта".
— Икта? — икнул Омар в замешательстве. Он только что надкусил огурец и так и стоял с вяжущим, точно квасцы, горьким куском во рту:- Откуда?
— Беги домой, там узнаешь.
Прощай, лужайка под чинарами! Омар, сразу осунувшийся, бросил в пыль надкушенный огурец, вьшлюнул то, что было во рту, и поплелся, несчастный, прочь, не сказав приятелям ни слова, даже не кивнув.
И зачем женщины злые обзаводятся детьми? Чтобы всю жизнь измываться над ними — издалека и вблизи, не давать им свободно вздохнуть и шагу спокойно ступить? Не можешь быть матерью — не рожай! Что еще там с нею стряслось? Крикливость, вспыльчивость, сварливость уже давно за нею водились. И не раз она повергала беднягу Омара в гневное изумление своей внезапной, непонятной яростью.
Она ему душу истерзала с первых же лет его жизни. Но волосы рвать, руки себе кусать… Нет, наврал, должно быть, соседский мальчишка, ушедший вместо него на рыбалку. Ужалил, змееныш, — и уполз. Жаль, Омар не дал ему по шее.
***
У ворот их большого двора он увидел толпу соседей. Они злорадно шептались. С его появлением скорбно умолкли. Как на похоронах. Морозная дрожь хлынула от крестца вверх по спине Омара. Сестренка ревела у когото на руках. Год назад у него появилась сестра, и по настоянию Омара ей дали имя Голе-Мохтар. Девочка рванулась к нему. Омар схватил ее, прижал к груди, двинулся, шатаясь, к дому.
— Несчастный! Где пропадал? Видно, и впрямь ты сделался бродягой. — Мать, желтая, растрепанная, в кровоподтеках, в глубоких царапинах на носу и щеках, — будто вот сейчас ее истязала толпа за воротами, — встретила сына темным отрешенным взглядом. — Ступай к отцу, он в мастерской. Дочка, иди ко мне. Иди, детка, не бойся. Ну? Я уже успокоилась…