— Ну, что же, — заметил гончар Сабит. — Попугай — тот хоть способен запомнить и повторить, чему его учат, в отличие от многих людей. Бедный Омар Хайям! Не обливайте его грязью. Наша кровь, наша плоть, наша кость. Наша гордость!
— Наша кость? Он не любит людей.
— Не всех! Далеко не всех. Любознательных обожает. Тех, кто ничего не знает, может понять и простить, — никогда не поздно узнать, если есть желание. Он презирает тех, кто ничего не хочет знать. Я перед ним глубоко преклоняюсь. Как-никак, человек он великий…
— Великий? Ха-ха! Чтобы средь нас… Велик был пророк.
— Даже пророку, как известно, пришлось бежать от таких, как вы, из родной Мекки в чужую Медину.
— А ты… чего это ты заступаешься за безбожника, — вместе пьянствуете?..
Если все удивлялись поступкам, образу жизни Омара, считая его "немного того", то и он не меньше удивлялся их поведению, образу жизни. Да разве так должны жить и держаться серьезные, взрослые люди? Это те же скоморохи! Не от избытка ума, как он сам, а от убожества.
Разговоры эти происходили, конечно, при детях. Как-то раз, вернувшись к себе от Сабита, поэт схватился за голову. Двор снова загажен. Палки, тряпье, кирпичи. Хуже всего — цветник оборван и вытоптан, юные саженцы переломаны.
А ведь он, бывало, приносил ребятам с базара сласти и раздавал у ворот, где они шумно его встречали. Денежную мелочь им дарил. Сласти они, набежав гурьбой, жадно хватали и ели. Во рту же, за щекой, прятали и медные монеты…
Омар, сокрушаясь, обошел соседей. Один смущенно развел руками: что с ними поделаешь, дети есть дети. Сказано: ребенок — выше падишаха, все боятся падишаха, он — не боится. Другой туманно усмехнулся. Третий нагло расхохотался в глаза.
Поэт, чуть не в слезах, прибрал цветник, стараясь спасти что можно. Но стервецы продолжали его допекать. В отсутствие хозяина лезли во двор — и учиняли очередной погром. Зачем?
Поговорить надо с ними. Может, дети поймут, если не понимают взрослые. Однажды, заперев калитку, он украдкой вернулся через понижение в садовой ограде — и застал их на месте преступления.
— Не бойтесь! — печально крикнул Омар, когда они все, как обезьянки, застигнутые бенгальским земледельцем на поле сорго, с визгом кинулись прочь. — Я вас не трону. — Он успел поймать за ногу их заводилу на гребне ограды. — Не хнычь. Ступайте все ко мне.
Они подобрались к нему осторожно, недоверчиво, как цыплята — к ногам человека, рассыпающего для них зерно. Доброта, знаете ли, вещь непонятная. Она пугает: а вдруг подвох? Но страх пересилила надежда: может, сласти будет опять раздавать!