Как и положено, на главной улице была аллея. Сама по себе аллея была прекрасна, по обе стороны ее буйствовали вопреки суровому климату дикие, «абрикосовые» – как их называли – деревья. Весной цвели они розовыми безумствами, благоухали до неприличия среди топорщащихся лозунгов. Но идти в прекрасное будущее без идеологической наполненности оказалось невозможно, и у аллеи появилось громкое название – «Аллея героев труда». Название бы никак не испортило внешнего вида аллеи, но, увы, вооруженная единственно верной теорией фантазия пошла дальше, и среди диких абрикосов «выросли» огромные щиты с изображением ликов героев труда. Аллея очень явно стала напоминать кладбище, и прогуливаться вечерами здесь было жутковато.
Это был город приезжих, потому что по возрасту он был ребенком и родить своих коренных жителей еще не успел. «А вы откуда?» – этот вопрос стал при знакомствах обычным, так как все были откуда-то. Третий класс «а», в котором предстояло мне учиться, был сформирован из детей-приезжих. Первого сентября наши мамы выискивали в толпе отутюженных третьеклашек таких, которые могли бы составить компанию их ребенку в обживании новой школы и нового коллектива.
– Вот какая девочка высокая! И мы такие же высокие! Посмотрите на нас! Мне очень нравятся высокие девочки! – обрушилась вдруг на меня и мою мать какая-то тучная, огромного роста женщина с голосом и повадками главнокомандующего. Она подпихнула ко мне девочку – длинную и нескладную. Девочка мне совсем не понравилась: глубоко посаженные глаза ее смотрели исподлобья недружелюбно. Главнокомандующая мама, подбирая подругу своей дочери, решила идти по пути внешнего сходства. Я тоже была длинная и тощая.
– Вы будете дружить, – определила она мою участь.
Новая школа и новая приятельница с каким-то старомодным именем Соня произвели на меня унылое впечатление. В школе нас каждую свободную минуту норовили построить, и под бравое «раз-два!'» заставить маршировать. Соня села со мной за одну парту, и, кося угрюмыми глазами в мою тетрадь, добросовестно перерисовывала из нее каждую букву. Мне это не нравилось, но я молчала.
Постепенно в нашем 3 «а» каждый занял то место, которое заслуживал. В завоевании авторитета я была неутомима. У меня было для этого почти все: неуемная общительность и фантазия по части скрашивания унылых пионерских будней, пятерки по всем предметам, номенклатурные мама и папа. Мне мешал только рост, выпячивающий меня на полголовы выше сверстников. И все же я добилась того, что щиплющее мое десятилетнее самолюбие слово «швабра», я перестала слышать вовсе. Самолюбие было удовлетворено. Я стала лидером 3-го пионерского класса «а». Это было признано всеми, в том числе и добрейшей нашей классной Валентиной Самуиловной. И вдруг – бунт. Там, где меньше всего я его ожидала, вернее, не ожидала вовсе. В моей угрюмой соседке проснулся протест против моего общепризнанного лидерства. Для соперничества со мной у нее не было ничего: ее мама работала нянечкой в детском садике, папы не было вовсе, у нее были тройки по всем предметам, а естественная детская общительность была погребена под такой кучей комплексов, что уступила место недетской замкнутости. Не представлявшее опасности, такое соперничество меня развлекало. Я одарила «соперницу» снисходительной дружбой.