Последнее сообщение, почерпнутое из чупрининского труда, носит совсем уникальный характер. Излагать это невозможно, доверимся цитате: "Гессен Маша. Родилась в Москве. В 1981 вместе с родителями уехала в США, где получила архитектурное образование... В 1994 вернулась. Член совета директоров клуба геев и лесбиянок "Треугольник". Состоит в незарегистрированном браке с англичанкой Кейт Гриффин".
Умри, Сергей, лучше не напишешь!.. Можем ведь, если захотим!
А заключить придется краткой цитатой из классика, слегка ее переиначив: "Боже, как грустна наша "Новая Россия"!
Алексей Шорохов НОВАЯ ГОТИКА
ВОЗВРАЩЕНИЕ ФАУСТА
Русскую литературу можно поздравить с новым большим писателем. Если судить о писателе по тому, какие он ставит перед собой задачи и как с ними справляется, в отношении новой повести Игоря Аверьяна "Из глубины багряных туч" ("Москва", №1, 2004) такие слова не будут преувеличением.
И первое, что заставляет задуматься по прочтении повести, это какая-то до сих пор еще непродуманная русскими до конца перемена в иерархии наших отношений с Западом. Ведь уже как минимум полтора последних столетия подлинно культурный Запад смотрит на Россию снизу вверх, то есть именно так, как на протяжении предшествующих полутора веков (начиная с Петра) смотрели на Запад мы.
А вспомнилось об этом вот почему: самое серьезное произведение немецкой литературы второй половины ХХ века, оказавшее к тому же огромное влияние на умы русской интеллигенции, роман Томаса Манна "Доктор Фаустус" — написан, без всякого сомнения, под громадным идейно-образным воздействием "Братьев Карамазовых" Достоевского, вплоть до прямых и даже курьезных перекличек, как, например, в сцене с "немецкими мальчиками", напрямую выведенной из "русских мальчиков" Достоевского. Так вот, если определить вкратце "задание" Игоря Аверьяна в повести "Из глубины багряных туч", то он взялся "переписать" и "переписал" (!) "Доктора Фаустуса". Русской рукой. Без всепроникающей иронии постмодернизма, без культурной усталости Запада, без капитулятивной цитатности как основного художественного приема. Повторюсь, переписал по-русски, то есть серьезно. Даже онемеченных Манном "русских мальчиков" вернул в Россию и усадил перед затухающим костерком в степи чутко и нежно внимать будущему на пороге их большой и страшной жизни.
И думаю, что даже не столько желание вернуть "интернированные" Томасом Манном культурные ценности руководило писателем, сколько совершенно отчетливая и безошибочная художественная интуиция: МЫ СТОИМ НА ПОРОГЕ КАЧЕСТВЕННО ИНОГО ВРЕМЕНИ. Уже даже и не стоим, а вступили — в пределы Нового Средневековья.