Летняя спокойная Нева, заросшая травой набережная на Васильевском, неказистые кадетские корпуса и величественное лицо Андрея Яковлевича Пурпура, встретившего экипаж у Меньшикова дворца – все это было теперь по-домашнему знакомо Рибасу, и возвращение получилось на радость приятным: генерал-поручик продекламировал из Гомера:
– Весело, путник, зайди к нам, от сердца тебя угостим мы. Беды свои нам расскажешь, трапезу нашу изведав.
– Поздравляю вас с новым чином, – сказал Рибас.
– Знаете новость? – спросил Пурпур.
– В Петербурге начались гонения на красивых женщин?
– Это было. Еще при императрице Елизавете. Она указами запрещала быть на балах красивее ее. У нас учрежден греческий кадетский корпус и гимназия. А шефом назначен генерал Мелиссино, теперешний директор артиллерийского корпуса.
Новость радовала тем, что греки, воевавшие против турок и прибывшие в Петербург вместе с эскадрой Грейга, не брошены на произвол судьбы. Греческий архипелаг по условиям мира оставался во владении султана, и месть османов восставшим грекам была неслыханно жестока.
Генерал-поручик приготовил для прибывших несколько комнат во флигеле за Меньшиковым дворцом и проводил их туда. Плац и коридоры оглашались шумом воспитанников-кадетов, и Рибас спросил:
– Учения в летних лагерях отменены?
– Готовимся высокоторжественно отметить день заключения мира с турками, – отвечал Пурпур.
Устроившись в несколько дней во флигельных покоях, Рибас с Алешей отправился к Витторио, к Виктору Сулину, и тот, выслушав рассказы и сетования Рибаса, сказал:
– Я вижу, вы растеряны. Жизнь сузилась до обязанностей капитана кадетского корпуса. Ну, что же, прожить жизнь с одной идеей почти невозможно. Или вы уже не вспыхиваете при словах Афины, Агамемнон, Эллада?
Они сидели в креслах в саду, за конюшнями, куда Алеша пошел посмотреть лошадей Виктора.
– Конечно, сейчас не те времена, когда персы бежали с Эллады при марафоне, – сказал Рибас. – Но, черт возьми, должно же быть у человека то, что согревает душу.
Виктор, по своему обыкновению, пророчествовал:
– Вас ожидают нелегкие испытания. Многие люди захотят смеяться над вами. Многие заподозрят вас во всех смертных грехах.
– Я обречен на Петербург?
– Надо иметь терпение.
– Во имя чего?
– Хотя бы во имя своих представлений о собственном предназначении. Нести свободную Элладу в собственном сердце – этому можно посвятить жизнь. Но мне грустно от того, что вас оболгут, и вы узнаете о таких наветах, что пожалеете о парусах, под которыми собирались в Ирландию.
– Но почему вы не говорили об этом раньше, при первой нашей встрече в Ливорно?