— Нужно послать за склаважем, — вздохнув, сказал государь. — И да поможет нам Господь.
* * *
В половине пятого, когда бледная, с решительно закушенной губой мадемуазель шла к экипажу, где её ожидали два жандармских офицера в штатском, в коридоре к ней подошёл Фандорин. Я был рядом и слышал каждое слово.
— От вас, сударыня, требуется только одно, — очень серьёзно сказал он. — Не подвергать жизнь мальчика угрозе. Будьте наблюдательны, это ваше единственное оружие. Я не знаю, что з-задумал Линд на этот раз, но руководствуйтесь собственным разумением, никого не слушайте и никому не доверяйтесь. Для полиции важна не столько жизнь вашего воспитанника, сколько избежание огласки. И ещё… — Он посмотрел ей прямо в глаза и проговорил то самое, что недавно пытался, да не сумел сказать я. — Не вините себя в случившемся. Если б вы и не оставили малыша одного, ваше присутствие все равно ничего бы не изменило. Лишь прибавило бы лишнюю жертву, потому что доктор Линд свидетелей не оставляет.
Мадемуазель быстро-быстро затрепетала ресницами, и мне показалось, что с них слетела слезинка.
— Merci, monsieur, merci. J'avais besoin de l'entendre.[17]
Она положила Фандорину руку на запястье — совершенно так же, как давеча мне — и ещё пожала. Он же, префамильярно стиснув ей локоть, кивнул и быстро пошёл к себе с таким видом, будто очень куда-то спешил.
От всех этих пожатий я окончательно пал духом.
[Забегая вперёд — позднее станет ясно, почему — расскажу, чем закончилась операция московской полиции.
План полковника Ласовского был очень недурён и наверняка увенчался бы успехом, если б Линд исполнил условия предложенной им же встречи. Но именно этого коварный доктор, увы, и не сделал.
Итак, гувернантка ехала в коляске на Арбат. В руках у неё был бархатный ридикюль с бесценным сокровищем, рядом находились два жандарма: один напротив, другой на козлах.
Сразу за Крымским мостом, когда экипаж повернул на какую-то улицу (если не ошибаюсь, она называлась Остоженкой) мадемуазель вдруг выпрямилась в полный рост, обернулась вслед проехавшей навстречу карете и пронзительно закричала:
— Мика! Мика!
Офицеры тоже оглянулись и успели увидеть меж колыхнувшихся занавесок заднего оконца синюю матросскую шапочку.
Разворачивать коляску — как и мне накануне — времени не было, но, к счастью, навстречу ехал извозчик.
Жандармы велели мадемуазель оставаться в экипаже, а сами выкинули из пролётки ваньку и пустились в погоню за каретой, что увозила Михаила Георгиевича.
Догнать не смогли, потому что извозчичьему коньку было не по силам тягаться с четвёркой хороших лошадей, а тем временем к мадемуазель Деклик, потерянно метавшейся на сиденье, приблизился некий господин при усах и бородке, учтиво приподнял фуражку горного ведомства и сказал на безупречном французском: