Тут я случайно глянул вниз и разом забыл про убытки, потому что земля оказалась гораздо дальше, чем я предполагал. Снизу стена выглядела не такой уж высокой, этажа в три, а сверху посмотреть — сердце ёкает.
Фандорин и Маса давно уже перелезли на крышу, а я всё полз по водостоку и вниз больше старался не смотреть.
Когда добрался до козырька, вдруг понял, что нипочём на него не залезу — вся сила на подъем ушла. Повисел так, в обнимку с трубой, минут пять, а потом на фоне лилового неба возникла круглая голова в котелке, Маса взял меня рукой за ворот и в два счета выволок на крышу.
— Благодарю, — сказал я, ловя ртом воздух.
— Не стоит брагодарности, — поклонился он, стоя на четвереньках.
Мы поползли на противоположную сторону крыши, где, распластавшись на животе, лежал Фандорин.
Я пристроился рядом — не терпелось понять, что это он там высматривает.
Первое, что увидел — багровую полоску уходящего заката, истыканную чёрными иглами колоколен. Но Фандорин разглядывал не небо, а старинный покосившийся дом с заколоченными окнами, расположенный на противоположной стороне улицы. Видно, когда-то, давным-давно, дом был хорош и крепок, но от небрежения обветшал и осел — такой проще снести, чем обновить.
— Тут в начале века была фактория виноторговцев братьев Мёбиус, — шёпотом стал объяснять Эраст Петрович, и я отметил, что при шёпоте заикание из его речи совершенно исчезает. — В подвале — глубоченные винные погреба. Говорят, помещалось до тысячи бочек вина. Французы в двенадцатом году что не выпили, то вылили. Будто бы целый винный ручей до Яузы стекал. Изнутри дом выгорел, крыша провалена. Но подвалы уцелели. Там у Культи резиденция. Видите молодца?
Приглядевшись, я заметил, что с улицы ответвляется покатый съезд в ворота, много ниже уровня мостовой. Спиной к воротам стоял и лузгал семечки какой-то парень в таком же, как у Фандорина, картузе.
— Часовой? — догадался я.
— Да. Подождём.
Не знаю, сколько времени продолжалось ожидание, потому что мой хронометр остался в ливрее (вот ещё к списку убытков: серебряный наградной брегет, его было жальчее всего), но не час и не два, а больше — я уж и подрёмывать стал.
Вдруг я не столько услышал, сколько почувствовал, как Фандорин напрягся всем телом, и мою дрёму сразу как рукой сняло.
Снизу донеслись приглушённые голоса.
— Шило, — сказал один.
— Лузга, — откликнулся другой. — Проходь. С цидулкой?
Ответа на этот непонятный вопрос я не расслышал. Приоткрылась и снова закрылась дверца, врезанная в ворота, и снова стало тихо. Часовой зажёг цигарку, его лаковый козырёк тускло блеснул в лунном свете.