— А-а, — хищно протянул Момус. — Так вот вы где, господин развратник.
Ушастый вскочил, судорожно сглотнул, залепетал:
— Ваше сиять… Ваше превосходительство… Я, собственно…
Ага, вычислил Момус, стало быть мальчишка в курсе личных обстоятельств своего начальника — сразу понял, кто пожаловал.
— Чем, чем вы ее заманили? — простонал Момус. — Боже, Адди!!! — заорал он во всю глотку, озираясь. — Чем этот урод тебя прельстил?
От «урода» заморыш побагровел и набычился, пришлось на ходу менять тактику.
— Неужто ты поддалась этому порочному взгляду и этим сладострастным губам! — завопил Момус, обращаясь к невидимой Адди. — Этому похотливому сатиру, этому «кавалеру хризантем» нужно только твое тело, а мне дорога твоя душа! Где ты?
Молокосос приосанился.
— Сударь, ваше превосходительство. Мне по чистой случайности известны деликатные обстоятельства этой истории. Я вовсе не Эраст Петрович Фандорин, как вы, кажется, подумали. Его высокоблагородия здесь нет. И Ариадны Аркадьевны тоже. Так что вы совершенно напрасно…
— Как нет?! — упавшим голосом перебил Момус и обессиленно рухнул на стул. — А где она, моя кошечка?
Когда ответа не последовало, вскричал:
— Нет, не верю! Мне доподлинно известно, что она здесь!
Вихрем пронесся по дому, распахивая двери. Мимоходом подумал: славная квартирка, и обставлена со вкусом. В комнате с туалетным столиком, сплошь заставленным баночками и хрустальными флаконами, замер.
Всхлипнул:
— Боже, это ее шкатулка. И веер ее.
Закрыл руками лицо.
— А я все надеялся, все верил, что это не так…
Следующий трюк посвящался японцу, сопевшему за спиной. Ему это должно было понравиться.
Момус вынул из ножен шпажонку и с искаженным лицом процедил:
— Нет, лучше смерть. Такого позора я не вынесу.
Прыщавый Тюльпанов ахнул от ужаса, зато камердинер взглянул на опозоренного мужа с нескрываемым уважением.
— Самоубийство — тяжкий грех, — заговорил агентик, прижимая руки к груди и очень волнуясь. — Вы погубите свою душу и обречете Ариадну Аркадьевну на вечные страдания. Ведь тут любовь, ваше превосходительство, что уж поделаешь. Надобно простить. Надо по-христиански.
— Простить? — растерянно пролепетал несчастный камергер. — По-христиански?
— Да! — горячо воскликнул мальчишка. — Я знаю, это тяжело, но потом у вас будто камень с души упадет, вот увидите!
Момус потрясенно смахнул слезу.
— И вправду простить, все забыть… Пусть смеются, пусть презирают. Браки заключаются на небесах. Увезу ее, мою душеньку. Спасу!
Он молитвенно возвел глаза к потолку, по щекам заструились качественные, крупные слезы — был у Момуса и такой чудесный дар.