– Что с ним случилось? – терпеливо повторила я свой вопрос.
– Он в больнице! В отделении интенсивной терапии, – взволнованно сообщил Мухин. – На него кто-то напал! Его сильно избили, но, кажется, опасности для жизни нет. Хорошо, что его вовремя нашли...
– Кто это сделал, вам известно? Когда и где все это произошло?
– Подробностей я не знаю, – огорченно признался Мухин. – Мне только что сообщили. Я позвонил Михаилу на мобильный, а его трубку взяла медсестра... Он долго пробыл без сознания, а в больнице не знали, с кем связаться...
– Милиция у него уже была? – уточнила я. – К нему пускают посетителей?
– Как я понял, к нему еще не приходили. Поначалу состояние его было неважным. Теперь ему получше, но никто не спешит с ним побеседовать. Вы хотите его навестить?
– Разумеется, – быстро ответила я. – Может быть, это происшествие и не связано с нашим делом, но мне нужно все выяснить. Советую вам, Антон Владимирович, до уточнения всех обстоятельств соблюдать предельную осторожность! Возможно, вам тоже угрожает опасность.
– Вы так думаете? – засомневался встревоженный бизнесмен. – Но я же ничего толком не знаю! Кому я нужен?
– Наши противники вполне могут думать иначе, – предостерегла я Мухина от излишней уверенности в собственной безопасности.
Он тяжело вздохнул и назвал мне адрес больницы, куда положили Гончарова. Я без промедления поспешила туда.
Я не знала, что меня там ждет, в каком сейчас состоянии Михаил и сможет ли он рассказать мне о происшедшем.
Потратив некоторое время на выяснение номера палаты, где лежал художник, и с трудом уговорив бдительную гардеробщицу пропустить меня без халата, я проникла в травматологическое отделение.
Официально время посещений еще не наступило, но по коридорам бродило немало таких же, как я, нарушителей распорядка. Попасть в палату интенсивной терапии оказалось непросто. Подозрительная медсестра сурово сообщила мне, что дольше пятнадцати минут она мне с пострадавшим беседовать просто не позволит.
Я осторожно открыла белую дверь. В палате, к моему удивлению, было несколько кроватей, стоявших в ряд. Но занята была только одна из них.
На ней лежал очень бледный Михаил. Его глаза были закрыты, и в тишине не слышалось даже звуков его дыхания. Я шагнула вперед, он услышал легкий шорох и приоткрыл глаза.
– В таком виде тебе только трупов играть в кино! И на грим тратиться не нужно, – попыталась я пошутить.
– Нет, трупами я пока не хочу играть, – очень тихо ответил художник, но все же слабо улыбнулся уголками губ. – Посмертная слава меня не прельщает.