— Хитрющая бестия, — покачал головой Костя, — трех зайцев убивает: людей приманивает, мехсырье получает и оленей отборных без канители выращивает.
— Ну, положим, такое натуральное хозяйство приносит мало толку Чукотке. Ведь товарной продукции огромные стада Тальвавтына почти не дают.
— Копят, гады, оленей — ни себе, ни людям… — ворчит Костя.
— Если Тальвавтын продаст важенок Дальнему строительству, — примирительно говорю я, — оправдает свое существование.
— Реквизировать излишки у кулачья надо, слить в товарные совхозы, и баста!
— Пришелся бы ты по душе нашему генералу…
Гырюлькай рассказывает, что всю жизнь пасет оленей, знает, как держать табун, чтобы олени жирные были. “Все сопки, долины, урочища Пустолежащей земли знаю”.
— Эх, хорошо бы Гырюлькая с семейством заполучить пастухами нашего перегона!.. — размечтался Костя.
— Прежде надо выудить оленей у Тальвавтына.
Мы сидим на легковых нартах, покуривая трубки. Перед нами простерся белый распадок, усыпанный оленями. Они спокойно взрыхляют снежную целину.
— Гык! — вскочил Гырюлькай. — Люди едут.
По длинному склону на увал, где мы расположились, быстро поднимаются две оленьих упряжки. На передней нарте Тынетэгин. За ним — гость в темной кухлянке и в пушистом малахае. Что-то знакомое было в его подтянутой фигуре.
— Твой приятель пожаловал, — пробурчал Костя.
Нарты подъехали, гость откинул малахай, открыв хмурое, неприятное лицо. Я узнал одного из телохранителей Тальвавтына. Парень избегал моего взгляда. Мы обменялись короткими приветствиями.
— Письмо тебе привез Вельвель, — сказал Тынетэгин, стирая рукавом капельки пота с коричневых скул, — Тальвавтын писал…
— Письмо? Тальвавтын умеет писать?!
— По-чукотски тебе писал, — ответил юноша.
Посланец молчаливо снял с шеи ремешок с узкой дощечкой, ловко развязал узелок, сдернул ее с ремешка и протянул мне. На дощечке, выструганной из светлой древесины тополя, чернели странные знаки, похожие на иероглифы.
— Что это? — протянул я дощечку Тынетэгину.
— Тальвавтын говорит: “Согласен два табуна важенок тебе продавать, приезжай — торговать будем…”
— Здорово! — Я едва скрыл радость. — Посмотри, Костя, письменность у них своя!
— Почище, чем у Синих орлов, — удивился Костя.
Действительно, это было уже не простое рисуночное письмо, а почти иероглифы.
Настоящая идеограмма. Каждый знак изображал слово или его значение.
Я вспомнил университетские лекции по этнографии: идеографическое письмо люди придумали в эпоху зарождения государства и развития торговли — потребовалось передавать на расстояние довольно сложные тексты. В чистом виде такое письмо сохранилось на старинных дощечках у обитателей острова Пасхи и Океании.