- Взвоешь, брат, сейчас, - предупредил, подходя с бутылкой, Федька. Ну ничего, я скоро... самую малость.
- Не буду! - улыбаясь, ответил Сергей.
- Ой ли! Ну смотри...
И он прямо из горлышка влил ему в оба отверстия раны черноватой, жгущейся жидкости. Сергей сдержал крик, вынес боль молча.
- Эх молодец! - заговорил Федька. - А у нас этого еду боятся, страсть! Кулику нашему просадили намедни ногу. Так две версты в гору прополз, винтовку не бросил и не пикнул даже. А как еду, - то никак! Со скандалом кажный раз, хуже бабы.
- Кто же это тебя? Не пойму я все-таки толком, - спросил матрос.
- Я и сам не знаю. Бандиты какие-то! Я думал, это партизаны, а вышло вон как. Значок у них малиновый с месяцем...
- Пилюковцы! - резко сказал Егор. - Казачья сволочь! Это ихний.
- Что за пилюковцы? - спросил Сергей.
- Кубанцы-самостийники. Пилюк там в ихнем правительстве был. Ну, дак, он у них атаманом. Возле Соч они больше путаются.
Веки Сергея отяжелели, глаза закрывались. Голова горела.
- Ляг! - сказал ему матрос. - Вон тебе в углу на листьях постлали. Укройся моей шубой.
Сергей лег, закрыл глаза. Партизаны вышли. Ему было жарко, но в то же время пробирала мелкая нервная дрожь. Рука теперь тяжело ныла и повернуться, даже чуть-чуть, было больно. Он чувствовал, как раскраснелось его лицо и как горячая кровь толчками била где-то близко под кожей.
"Хорошо! - подумал он - Хорошо, что все-таки я у своих..."
И когда через несколько минут в землянку вошел Егор, то он увидел, как, разметавшись, тяжело дышит, но все-таки спит новый партизан.
XIII.
Прошло две недели с тех пор, как убежал из города в горы Сергей. Рука еще болела, и двигать ею было трудно.
Партизан кругом было много, но отрядами держались они небольшими, чтобы скрываться удобнее. Вокруг Сошникова сгруппировалось человек тридцать-сорок. Народ боевой и видавший виды. Сам Сошников матрос, из тех, от которых еще в феврале пахло октябрем, был старым партизаном, еще со времен германской оккупации Украины. Он не был хорошо развит политически, не был даже как следует грамотен. Но это не мешало ему быть хорошим профессионалом-повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать Советскую власть. Он крепко ругался, крыл и в "бога" и во все, что угодно; но при случае, не видел ничего зазорного в том, чтобы в меру выпить. Самою сильною бранью считал он слово "соглашатель".
Потом Егор. Озлобленный до-нельзя и жестокий до крайности ко всем, кто принадлежал к "тому" лагерю, независимо от профессии, пола и возраста.
Когда-то давно он был рабочим литейного цеха, про который вспоминал с ненавистью, который, как он говорил, "прожег и прокоробил его до последней жилы".