«Чего так?»
«Нам уроды больше не потребны».
Я будто холодной водой умылся. Ну конечно же! Мог бы и сам догадаться. Уроды. Конечно. Больше их, по большому счету, ничего не занимает. Натерпелись. Этих, со сросшимися и скрюченными пальцами, с вывернутыми ступнями, со всей этой взбесившейся генетикой. В которой, подозреваю, повинны не только кровосмесительные связи. Тут и еще кое-что, в чем ни я, ни мои командиры с их консультантами да экспертами не разобрались. Да и, в общем, не сильно-то хотят, потому что иначе отправили б сюда с нами третьего — или хоть второго! — в чине доктора или кандидата медицинских или иных профильных теме наук с кучей аппаратуры, пробирок и прочих лакмусовых бумажек. Не отправили. О чем-то это говорит. Иногда я свое начальство не люблю.
И я сказал самым проникновенным, самым честным голосом, который только мог воспроизвести, тем более что говорил я правду:
«Обещаю. Ни с кем здесь. Кроме вас. Клянусь!»
Нет, я действительно искренне. Без, что называется, камня за пазухой. Хватило с меня одного раза. По самое… Словом, хватило. Поэтому они мне и поверили. Обе.
«Тогда заезжай, если надумаешь», — сказала Катя.
Ее голос заметно оттаял. И мне вспомнилось, как она, как мы с ней, то есть она со мной… Нет, этот кошмар будет меня мучить до конца дней моих. Хотя, может, не такой уж и кошмар? Если разобраться. Элемент насилия, конечно, присутствовал, но минуты удовольствия тоже. Другое дело, что мне все казалось, что после исполнения, так сказать, супружеского долга эти амазонки аккуратно отправят меня на тот, самый темный изо всех светов свет. Что бы и кто бы не обещал про райские кущи. По — любому, на мне грехов больше, чем то дозволено праведнику. И пусть большинство из них я исполнял по чужой воле, ровно как в случае с сестрами-амазонками. Полагаю, Самый Высший Судья ни хрена не примет во внимание эти обстоятельства.
Сестрицы мне поклонились. Обе разом. Правда, чуть вразнобой, не до конца синхронно, но они же, в конце концов, не кремлевские оловянные солдатики, которых строят в разных позах по сто раз на дню. Обыкновенные деревенские девки. Теперь, пардон для меня, уже бабы. Молодые. Видел я их маму. В смысле, родную. Решительная женщина. Громкоголосая. Эти же, по крайней мере при мне, голосов не повышали. Только рождаемость.
«Ну…»
Хотел вольготно, по московско-молодой привычке бросить «адью», просто от облегчения, от наступления которого элементарно захотелось пошалить. Но сдержался. Еще не поймут. Обидятся будущие мамаши. Ох, и что же мне теперь со всем этим делать-то? Кем я теперь буду значиться? Прокурор-алиментщик? Вот уж наградили, ничего не скажешь. Кстати, ничем другим, кажется, нет. Я в медицинском смысле.