— Этого никто не знает, — говорю.
— Не знают, а говорят.
— А когда не знают — всегда говорят.
— А в телевизоре сказали… — Что сказали?
— Кто самый великий писатель? Чемпион?
Я говорю:
— Чемпион? Наверно, Гомер.
— Правильно. А в телевизоре сказали, что он был сыном бога, древние греки говорили. Значит, был сыном Зевса?
Я говорю:
— Ну, у Зевса было много детей…
— И все, наверное, самые великие?
— Ну да, — говорю, — конечно. Они называются гении.
— А кто такие гении?
— Гении — это те, которые видят сны других людей.
— А остальные?
— Тоже, наверно, но забывают, вернее, не придают значения.
— Тогда и я вижу.
— Кто тебя знает… — говорю. — Может, и видишь.
— Тогда я не буду забывать…
— Не забывай, — говорю. — Ну а ты-то кто, ты-то кто, как ты считаешь?
Тогда он встал в позу, сжал кулачок и сказал:
— Я такой молоденький, лихой, голенький.
Тогда моя жена, которая его переодевала для прогулки, стала хохотать, и я стал хохотать.
— Какой, какой? — говорю, потому что сам уже забыл.
И он забыл. А слово было сказано.
Когда Тоня, наконец, стала актрисой, то есть научилась быть похожей на кого угодно (это называлось перевоплощаться), то она заметила, что, когда она высовывает из платья что-нибудь, успех ее и сходство с какой-нибудь другой женщиной были большими, чем если бы она не высовывала что-нибудь. А еще больше нравилось, если она это что-нибудь окутывала какой-нибудь мануфактурой.
И она стала сомневаться, что больше нравится: мануфактура или то, что она высовывает из нее? С промышленностью она соревноваться не могла. Мануфактуру надо было покупать. А зарплата ей этого не позволяла. Зарплата была вся в общем-то у мужиков, особенно у тех, кто занимался производительным трудом или занимал высокие посты, или успел наворовать. Но с последними лучше было не связываться, так как их периодически сажали и периодически отнимали часть наворованного, ту, которую они не успевали спрятать. А остальные мужики соглашались быть покровителями Тони. Только если она соглашалась спать с кем-нибудь из них.
А как только появлялся кто-нибудь другой, первый отпадал по разным причинам, и у Тони пропадала мануфактура, то есть добро, которое ей никак не удавалось нажить. И Тоне никак не удавалось совместить эти две вещи, чтобы она получала роли, в которых бы она нравилась всем, но чтобы мануфактуру ей давал один человек. Потому что она живет в мире, в котором средства для поддержания женской жизни стали дороже самой женской жизни и постепенно становились дороже жизни вообще.
А поменять цивилизацию она не умела. Да и кому это под силу? Она могла менять мануфактуру, чтобы из нее высовывать что-нибудь.