Она тоже что-то забыла, но сейчас это не имело значения, не тогда, когда у нее был Тобиас, были его руки, его нога... это ощущение было настолько всепоглощающим, что Женевьева выгнулась к нему, дрожа от тоски по тому чувству, которое едва помнила, но которое охватывало подобно пламени.
Он что-то говорил, и его голос тоже дрожал.
- Сладкая, - говорил он, - ты такая сладкая, Женевьева. Моя Женевьева.
Он провел рукой по ее груди, и туман снова опустился на ее глаза, как раз в то самое время, когда она уже собиралась остановить его, а вместо этого снова притянула его голову к своей. Она вся горела, между ног разлился жар, огонь обжег ее губы прежде, чем она успела потребовать... попросить... но казалось, что он и так все знал. Его рука дразнила ее грудь, его большой палец двигался поверх шелкового лифа, лаская мягкую кожу чуть выше выреза платья. Она извивалась, невнятно протестуя. Он мучил ее, а ей всего лишь хотелось той страсти, того взрыва и вспышки света, того...
Его рука вернулась к ее груди. Томительный стон прорезал вечерний воздух словно музыка, способная конкурировать с соловьем.
- Так ты хочешь вкусить медовой жимолости, Женевьева? - спросил он ее. Его голос прерывался от сильнейшего желания, но был тверд и управляем. Он прочертил цветком дорожку по ее разгоряченной щеке, оставил капли сладкого сока на ее глазах и губах.
Она неохотно открыла глаза, приходя в себя и осознавая, что еще раз сыграла роль развращенной девицы: что в нем такое, в этом Тобиасе Дерби? Почему ему удается заставить ее играть столь развратную роль?
Его глаза потемнели от желания. Он аккуратно взял цветок и нажал на него, выжимая сок прямо возле ее рта. Капля нектара упала ей на язык и стремительно скатилась, оставляя на своем пути медовый вкус.
- Вот видишь, Женевьева, - прокомментировал он свои действия, - каждый цветок готов накормить сладчайшим медом из своей груди.
- Я не могу этого сделать, Тобиас, - прошептала Женевьева.
- Мы ничего и не делаем, - сказал он ей, его густые ресницы прикрыли глаза. - Мы просто целуемся, Женевьева. - Его рука, не двигаясь, совершенно невинно лежала на ее груди, словно он думал, ей удастся забыть о его действиях. - Я же не стянул вниз лиф твоего платья, например.
- Надеюсь, что нет! - воскликнула она, но тут же замолчала, поскольку именно это он сразу же и сделал.
- О, боже, Женевьева, ты еще прекраснее, чем я запомнил, - мгновенно охрипшим голосом произнес он. Ее грудь, полная, не умещающаяся в его руке, светилась в лунном свете так же, как жимолость, ее сосок был подобен нежному бутону.